Рецепт вранья - Одри Дивон

На несколько секунд все замерло, словно кто-то по недосмотру переключил камеру на замедленную съемку. Мне пришлось мысленно шлепнуть себя по щеке, чтобы очнуться. Я сглотнула слюну, и мы вышли на улицу. Старшая сестра взглянула на меня с сожалением, схватила за рукав и вместе с Лапулей потащила прочь от магазина. Мы удалились на две улицы, и только тогда она остановилась. «Посмотри, идиотка!» Из рукава моей куртки выглядывал кончик ценника. Я думала, Лола на меня разорется, но она лишь поджала губы, сдерживая смех. Тут мы обе прыснули и расхохотались как безумные. Глядя на нас, залилась и Лапуля. По всему моему телу разлилось приятное тепло, как после часа хорошего бега. «Ты — жалкая дебютантка!» Малышка нетерпеливо ерзала на месте. «Скорее, мам, а то царапается!» Лола расстегнула на дочери пальтишко, и оттуда посыпались коробки и флаконы. «Вот и у нас Рождество!» — закричала она, на мгновение став младше Лапули. Обе они улыбались до ушей совершенно одинаковыми улыбками. Мы быстро собрали попадавшие коробки, и Лола, поддернув юбку, бросилась на дорогу. Я уже всему перестала удивляться. Задрав кверху большой палец, она остановила большой универсал, в котором сидел пожилой мужчина с пивным пузом. Последовал короткий обмен репликами, после чего вся наша троица устроилась в тепле, и мы покатили в свое гнездышко. «Как это мило с вашей стороны, месье!» — обратилась к водителю Лола. В ответ он поведал нам, что поссорился с женой, которая достала его своими придирками из-за поздних возвращений. Старая карга не в состоянии понять, что ему, как и всякому мужчине, необходимо общение с друзьями, это психологическая потребность, черт подери, потому-то они и собираются в баре и просиживают за стойкой с семи вечера до полуночи. Но разве ей что-нибудь втолкуешь, этой старой корове, которая целыми днями точит лясы с подружками — видели бы вы этих подружек, одна страшнее другой, злыдни, как есть злыдни, соберутся кучей и давай мужьям кости перемывать. Нет, она у него дождется! Вот возьмет и вообще домой не придет! Найдет себе другую, поумнее, а главное — помоложе, и поминай как звали! Лола слушала его молча, что показалось мне странным. Он завершил свой монолог не раньше, чем мы подъехали к нашему дому. Выйдя из машины, Лола знаком попросила водителя опустить стекло, ласково улыбнулась ему и сказала: «Умная и молодая пошлет тебя куда подальше вместе с твоей тачкой. Поэтому впредь постарайся быть поласковей со своей старой коровой — ей и так нелегко терпеть твою гнусную харю». Это она его отблагодарила за бесплатное такси. Мы шли к подъезду, а в спину нам неслись отборные ругательства. Никогда в жизни мне еще не было так хорошо, как теперь, когда с меня смыло пару-тройку тонн десятилетиями копившихся и мешающих жить принципов.

Отогрев заледеневшие пальцы о чашки с обжигающе горячим кофе, мы забрались под одеяло.

— Тебе не кажется, что мелкую не стоит этим поить? — спросила я.

— Я не мелкая! — ответила Лапуля. — Просто я еще расту.

— Конечно, сокровище мое.

Лола потрепала дочь по взлохмаченной, в колтунах, шевелюре.

— Лапуля не такая, как другие дети. Она взрослая, только маленькая. Она слишком много видела, чтобы быть обычным ребенком. Иногда я и сама не понимаю, кто она мне — дочка или младшая сестра. Мы с ней столько всего вдвоем пережили, что она привыкла делать то же, что я. А врачам я не верю. Врут они всё. То, что полезно для матери, не может быть вредно для дочери. Вот так-то.

Наступал час вечерних разговоров — мое любимое время. Лола учила меня реальной жизни и приоткрывала тайные закоулки своей души. Водрузив на журнальный столик кроссовки, она закурила сигарету. Лапуля допила свой кофе, опустив губы в чашку, отчего вокруг рта у нее карикатурой на макияж нарисовались темные круги, и приткнулась ко мне под бок.

— Помню, мы жили в Пятнадцатом округе, в высотной башне. У одной подружки, Самии. Месяца два мы у нее проболтались. У Самии тоже была девчонка, семи лет, — та еще стервоза. В этом возрасте из них как раз начинает дерьмо переть. В жизни девочки это очень важный этап, потому что в это время в ней просыпается желание быть лучше всех. Каждый день превращается в небольшое состязание: у кого платье красивее, у кого оценки выше. Я-то ее насквозь видела, эту сучку, она уже была испорченная до мозга костей. Тырила у Лапули ее вещи — это у Лапули-то! У нее же и так почти ни шиша не было! Мы по два часа потом искали какую-нибудь несчастную раскраску, которую эта дрянь умудрялась в их тридцатиметровой квартиренке так заховать, что сроду не найдешь. Самия ее спрашивает, зачем, мол, ты это сделала, а она только глазками хлопает: «Я думала, она хочет со мной в прятки поиграть». Ну, жили-то мы у нее на халяву, так что приходилось терпеть. Правда, по вечерам, за ужином, меня так и подмывало взять стакан и шваркнуть этой засранке прямо в рожу. Я еле сдерживалась. Странно, если подумать, как иногда можно ненавидеть такую вот шмакодявку — не всякого взрослого будешь так ненавидеть. Ух как мне хотелось ее проучить, прямо руки чесались. В воспитательных целях, так сказать. Чтобы из нее чего похуже не выросло. Девчонок надо в строгости держать. Ну а потом вот что случилось. Как-то вечером мы с Самией пошли в супермаркет, а то дома никакой еды не осталось, а мелких оставили вдвоем. Нас и не было-то всего ничего — минут сорок пять, не больше. И вот возвращаемся, а из дверей дым валит, черный-черный. Я думала, у меня сердце лопнет. В квартире жара дикая и занавески горят. Слава богу, девчонки живы были. Мы их вытащили и вызвали пожарку. Огонь они загасили, но что там творилось! Все сгорело, дотла. И эта паскуда, дочка Самии, вдруг говорит, что пожар устроила Лапуля, потому что баловалась с зажигалкой. Лапуля мне дала честное слово, что она тут ни при чем, а я своей дочери привыкла верить. Но Самия и слышать ничего не желала. Требовала, чтобы я оплатила ремонт, а Лапулю показала психиатру. Мы с ней даже подрались. В общем, пришлось нам с Лапулей опять собираться в путь-дорожку. Только на этот раз нам и пятнадцати минут не понадобилось. Между прочим, у нее вся мордаха в саже была.

— И куда же вы подались? — спросила я.

— Зашли в булочную и там познакомились с одним дядькой, вернее, уже стариком. Что с вами такое, удивился он. Ну, сама понимаешь, надо было срочно что-то придумывать. Ладно, открою тебе сейчас один секрет. Знаешь, как в домашних условиях изготовить качественное вранье? А у меня есть рецепт. Благодаря ему я всегда выбираюсь из самой глубокой задницы. Рецепт этот очень простой. Берешь хороший кусок правды, делаешь надрез и бросаешь туда одну маленькую детальку. Зашиваешь и ждешь — взойдет или нет. Главное, внушить себе, что никакого надреза не было, забыть о нем навсегда. И тогда, если росток проклюнется, твое вранье станет частью правды. Хорошую ложь всегда сначала надо рассказать себе. Потом в каком-нибудь разговоре она вдруг — раз! — и вылезет. Сама собой. Значит, созрела.

Ну например. Тебе надо сочинить душещипательную историю. Первым делом определись с сюжетом. Допустим, ты хочешь соврать, что в шестнадцать лет тебя изнасиловал взрослый мужик. Для начала представь себе какой-нибудь случай, который с тобой реально произошел. Скажем, как-то вечером ты пешком шла домой от лучшей подружки, которая вообще-то жила в трех кварталах от тебя. А ходила ты к ней на день рождения. И вот, возвращаясь, ты ужасно испугалась, потому что тебе показалось, что за тобой идет какой-то незнакомый мужик. Ты даже бегом побежала, влетела на свою лестничную площадку и начала барабанить в дверь что было силы. Мать тебе открывает: что случилось? Тут ты понимаешь, что никто за тобой не гонится, чувствуешь себя полной дурой и говоришь: «Ничего». Это правда — то, как все было на самом деле. А теперь посеем в нее семечко лжи. Тебе все так же шестнадцать лет, ты возвращаешься из гостей и вдруг слышишь у себя за спиной шаги. Представь себе тупик. У вас хороший, спокойный район, но в этот тупичок после девяти вечера даже породистые собаки побаиваются нос сунуть. В следующий миг тебе на плечо ложится рука. У тебя чуть сердце из груди не выпрыгивает — ты уже поняла, что сейчас произойдет. Дальнейшее ты помнишь смутно — так всегда бывает с воспоминаниями о чем-то плохом. Ну, сцен изнасилования полным-полно в сериалах, так что тебе не надо ничего особенного изобретать, бери готовое. Лица насильника ты не разглядела; помнишь только, что он зажал тебе рот рукой, а потом было очень больно. Все, семечко посеяно. Дальше опять пусть будет чистая правда. Ты бежишь домой. Видок у тебя еще тот. Мать тебе открывает: что случилось? Но теперь, когда ты ей с фальшивой беззаботностью отвечаешь: «Ничего», твое полудетское лицо искажает гримаса страха. Все, операция завершена. Потом ты будешь снова и снова вызывать в воображении эту сцену, а однажды ночью увидишь ее во сне. Это семечко начало прорастать у тебя в подсознании. И твое тело каждой клеткой воспринимает нужную информацию. Конечный этап наступает, когда тебе срочно понадобится кого-то разжалобить, и ты расскажешь ему эту историю. Тебе поверят, и отныне ложь станет частью твоего прошлого. Слухи об этом происшествии распространятся, и скоро все твои знакомые будут говорить: «А ты знаешь, что Рафаэлу изнасиловали, когда она еще была подростком?» Люди будут смотреть на тебя немножко по-другому, разговаривать с тобой немножко другим тоном. В их голосе появится что-то вроде восхищения, какое вызывают в нас те, кто выжил в катастрофе. Ткань реальности вокруг тебя будет создаваться на основе искажения, слегка подправившего твою судьбу. Только помни, Рафаэла, что этот метод следует применять с осторожностью. Потому что качественный обман не так легко разрушить. Если он пустил корни у тебя в башке, ты его уже так просто не выкорчуешь. Он, как клещ, вопьется в твои собственные воспоминания, так что через много лет, ближе к старости, ты уже сама начнешь сомневаться в собственной лжи. А может, и правда? Может, со мной действительно что-то такое было? Но это уже будет не важно. Этот случай станет частью тебя. И ничего ты с этим не поделаешь.