Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата? - Юрий Емельянов

Вскоре после завершения Отечественной войны Александр I принял в 1816 году «Положение о эстляндских крестьянах», а в 1819 году — «Положение о лифляндских крестьянах». За 40 с лишним лет до отмены крепостного права по всей России крестьяне Эстляндии и Лифляндии обрели личную свободу. Правда, вся земля оставалась в собственности помещиков и крестьяне могли ее лишь арендовать.

Ликвидация крепостного права способствовала развитию сельского хозяйства. Начался переход к многополью, увеличивались посадки новых культур (картофель и клевер), развивалось скотоводство, винокурение (из картофеля).

Правда, рост товарности помещичьих хозяйств сопровождался усилением эксплуатации крестьян. Как и прежде, классовый гнет сопровождался национальным. В результате этого, как отмечал историк Ниголь Андерзен, «начиная с 1840 года среди крестьян Южной Эстонии происходили брожения, принимавшие форму стремления к православию». В Южной Эстонии до 17 % крестьян приняло православие. В 40-х годах в Лифляндии православие приняли 75 тысяч крестьян.

Подлинной целью смены конфессии, считал Н. Андерзен, являлось «наивное… стремление вместе с «немецкой верой» сбросить с себя и зависимость от немецких помещиков». Но, помимо чисто символического освобождения от религиозного единства с его вековыми угнетателями, были, очевидно, и практические цели такой смены веры.

Во-первых, переход в православие облегчал интеграцию эстонцев и латышей в российское общество, их переселение в другие части России. «Эстонцы массово переселяются в Россию, а именно — в Петербург и Псковскую губернию», — констатировал без особого беспокойства по этому поводу видный эстонский просветитель Якоб Хурт, добавляя, что «земля… от этого, надо сказать, не захирела». (Не исключено, что многие из тех, кто затем в 60–80-е годы XX века переехали в Эстонию из Псковской области и рассматривались как «мигранты», были потомками коренных эстонских крестьян.)

Во-вторых, как отмечали западные историки — выходцы из Прибалтики Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «распространение русской православной веры оказалось весьма успешным среди крестьянства в ряде округов, и это явилось противовесом для лютеранской церкви, в* которой господствовали немцы. Соревнование между двумя церквями способствовало расширению публикаций на латышском и эстонском». Власти гораздо охотнее поддерживали публикацию православной литературы на этих языках, чем распространение протестантских изданий на немецком.

В-третьих, принятие православия было свидетельством лояльности к существовавшему строю, особенно заметной на фоне бунтарства католиков в Польше и Литве. Характерно, что даже во времена волнений крестьяне Лифляндии, в отличие от крестьян Польши и Литвы, не занимались физическим уничтожением полицейских и солдат, а обращались со смиренными посланиями к царю. Так, в ходе крестьянских выступлений на юге Эстонии (в Лифляндии) в 1864 году в петициях царю выдвигались предложения об упразднении власти немецких помещиков над местными крестьянами, о свободе передвижения крестьян, о применении в Лифляндии единых законов Российского государства в отношении Эстляндии и Лифляндии, о светском обучении и преподавании русского языка в школах.

Неудивительно, что российское правительство все более благосклонно рассматривало проблемы православных эстонцев, латышей и латгальцев в их противостоянии против помещиков-немцев, придерживавшихся лютеранства, и польских помещиков-католиков в Латгалии. В 1849 году был опубликован временный закон о лифляндских крестьянах, который позволял продажу им земли. Р. Мисиунас и Р. Таагепера утверждали, что «политика, проводившаяся царским правительством, была направлена прежде всего против местных элит и, таким образом, невольно способствовала появлению новых крестьянских наций… Была повернута вспять тенденция, которая господствовала в течение пяти веков».

Новым свидетельством стремления царского правительства покончить с господством немцев в крае стал закон 1866 года о волостном управлении, избавивший крестьян от мелочной опеки со стороны власти баронов. Были осуществлены и реформы в управлении городами, цеховой организации. Политика правительства невольно способствовала ликвидации монопольного положения немцев в городах Прибалтики. Как отмечали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «упразднение принудительного членства в гильдиях среди городских ремесленников позволило эстонским и латвийским крестьянам селиться в городах, где до сих пор господствовали немцы».

Между тем города в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии бурно росли и развивались. С 1863 по 1897 год городское население в трех прибалтийских губерниях почти утроилось: с 209,7 тысячи человек до 605,4 тысячи.

Рост городского населения сопровождался быстрым увеличением промышленных предприятий. В 20–30-х годах XIX века в Эстляндии были основаны крупные фабрики (Нарвская в 1822 г., Хийц-Кярдпаская в 1829–1831 гг., Синдиская в 1834 г., Тартуская в 1839 г.). В 1857 году в Нарве была основана Кренгольмская мануфактура. Во второй половине века в Таллине возникли крупные машиностроительные заводы (Виганд в 1859 г., Крулль в 1865 г., железнодорожные мастерские в 1870 г., Лаусман в 1881 г.) В Эстляндии появилась цементная промышленность. Таллин превратился в крупный порт России, занявший 4-е место в империи по внешнеторговому обороту. Важным портом по экспорту льна стал Пярну. Прибалтийские порты теперь были связаны с внутренними районами России железнодорожной сетью.

Быстро развивалась промышленность в Лифляндии, особенно в Риге, превратившейся в крупнейший центр внутренней и внешней торговли. Через Ригу шла половина экспорта льна России, значительная часть вывоза пеньки, хлеба и лесных материалов. Очевидно, что через Ригу шел поток основных предметов традиционного российского экспорта. В Риге было сосредоточено 70 % промышленного производства Латвии.

Опираясь на поддержку местного немецкого баронско-юнкерского капитала, в Прибалтике укреплялись германские компании. Во второй половине XIX века в Эстонии были построены целлюлозно-бумажные, цементные, стекольные, фанерные и другие заводы, винокуренные предприятия, созданы лесопильни, торфоразработки, принадлежавшие зарубежным немцам. В Риге строились металлообрабатывающие, вагоностроительные и химические предприятия с участием германского капитала.

В то же время по мере роста городов и промышленности в Эстонии и Латвии происходило увеличение численности эстонцев и латышей в городском населении. В 1871 году более 50 % населения Таллина уже составляли эстонцы, а к 1897 году их доля достигла 63 % (немцы составляли 16 % населения Таллина, русские также 16 %). В эти же годы доля латышей в Риге возросла с 23 до 42 %.

Р. Мисиунас и Р. Таагепера писали: «Урбанизация сопровождалась расширением образования на родных языках. К концу XIX века эти балтийские провинции (Лифляндия, Курляндия, Эстляндия) были уникальны в Российской империи тем, что в них фактически была ликвидирована неграмотность».

XIX век был отмечен в Эстонии и Латвии подъемом национальных культур и национального самосознания народов этих стран. В 1820 году вышла в свет первая эстонская газета. Появляются первые произведения молодой эстонской литературы. Н. Андрезен писал: «Студент Кристоян Як Петерсон… написал ряд стихотворений, прославляющих природу Эстонии и эстонский язык… Учитель Суве Ян… печатал рассказы о дружественном русском народе и о героизме солдат-эстонцев, участвовавших в русской армии».