Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова

Алексей Алексеевич подошел к машине Влада, в которой опер под «Времена года» Чайковского ужинал, запивая многослойные бутерброды чаем из термоса.

— У вас и с нервной системой все в порядке, — констатировал майор, наклоняясь к аппетитно жующему Загорайло. — Только горящей свечи и салфетницы не хватает на торпеде.

— Хотите сэндвич с куриной грудкой? — добродушно предложил Влад, запуская руку в объемистый пакет из фольги.

— Нет, я предпочитаю профитроли с солониной, — огрызнулся дискантом Алексей Алексеевич.

Влад хмыкнул, не думая обижаться.

По телу его разливалось приятное тепло, полуобморочная слабость уступила место приятной истоме — предвестнице здорового сна. Сыщик почти пришел в норму. Полчаса назад Владислав запаниковал: его тошнило, пот заливал глаза, руки ходили ходуном. «Стоп! Больше я этого не допущу! Невзирая на трупы», — приказал себе Загорайло и решительно покинул место происшествия, хотя некоторые детали осмотра еще вызывали в нем живейший интерес. Так хотелось рассмотреть хитрый пояс, снятый с тела преступника! Надутый индюк Епифанов оказался не столь категоричен, чтобы не подпускать чужого опера к «своему» делу. Но Влад уселся в машину, включил на полную мощь печку, поставил диск с концертом Мацуева и распаковал собранный матушкой пакет с едой. Влад решил позвонить Наташе после трапезы, в более нормальном состоянии. А потом, в разгар событий, перед подъемом машины из Яузы, девушка ему позвонила и взволнованно спросила что происходит. Тогда Загорайло ответил ей кратко:

— Наташа, тут ЧП. Пока все плохо. Я обязательно позвоню позже.

— Только одно слово, где вы и здоровы ли?! — отчаянно крикнула Юрасова.

— На набережной. Ну, той, что сразу за вашей, Рубцовской. Не волнуйтесь, я в порядке. Позвоню, — и Влад дал отбой.

— Загорайло! Кто тут оперуполномоченный Загорайло?! — донеслось от оцепления до слуха Влада.

— Да нет такого! А что надо? — ответил сиплый голос от исковерканной «Аурис».

— Да, Борь, жена к нему рвется! Девушка, что вы так волнуетесь? Не ваш же муж в речку упал? — гудел недовольный голос стража, который перебивал сбивчивый женский.

«Господи помилуй, при чем тут Надя?..» — с замиранием сердца Влад вылез из машины. Два года он встречался со своей бывшей однокурсницей, которую Елена Аркадьевна называла Ледяной Мальвиной. Зависимость от настроений и капризов избранницы превратила все в бессмыслицу и боль, которая, впрочем, скоро притупилась, а потом и вовсе рассеялась. Видно, к любви это чувство имело отдаленное отношение. И хотя Надя подчас обличала Влада, как «мамусиного клона», но очень любила называть себя женой Загорайло. Пока не вышла замуж за другого.

Влад растерянно пошел к ленточной загородке, вглядываясь в темноту.

— Ну вот же он! Вот, идет! Да пустите же. — Наташа, маленькая, хрупкая и до боли родная, рванулась к Владу, срывая с лица очки.

— Как ты умудрилась меня найти?! — Он поймал ее за плечики, с нежностью и испугом вглядываясь в черные глазищи.

— И этот человек работает в сыске, — то ли засмеялась, то ли всхлипнула Наташа, утыкаясь в воротник бесподобного сыщицкого пальто.

Как ни прихорашивали власти Дом скорби — штукатурили стены и стелили веселенький линолеум, но психушка оставалась психушкой. Боря Мячиков, привыкший к разномастным сущностям в своей новой жизни, все же не так страдал от вида и обилия этих «товарищей» в своей квартире, как тут, в «пятнашке». Из-за горшка с цветком язык показывал кто-то в сером, с гноящимся зобом. Из тарелки с манной кашей выскакивали с посвистом маленькие голые старухи и устраивали гонки по столешнице, локтям и головам пациентов, трансформируясь в ящериц и змей — омерзение невыносимое! Какой уж тут аппетит? В туалет лучше бы и не соваться вовсе. Двери в клозете не предусматривались, потому-то душевнобольные устраивали посиделки-диспуты, за которыми с хохотом наблюдали со стен длинные черные козлобородые существа, подскакивали и хлопали от восторга копытами, когда какой-нибудь Сережка Сявкин — с железными зубами и в неизменной тельняшке, богохульничал и матерился особо яростно.

Наблюдения за своими мучителями, которых видел, как правило, один алкоголик Мячиков да иногда рыдающий художник-наркоман Завадский, Борис тщательно скрывал. Потому как раскрытие информации врачам, на которых, надо сказать, гроздьями висели козлобородые, порождало такую психотерапию, что несчастный экстрасенс становился совсем беспомощным перед бесами. А так, перенося все молчком, жмурясь и отмахиваясь, мог и перекреститься невзначай. Гады, конечно, до того старались не допускать, но от зна´мения улепетывали и морды какое-то время не показывали.

Обезоруживающе робкий и смазливый, Борис пил водку с отрочества. Техникум и работа на заводе прошли в бессознательном состоянии. Наверное, какие-то детали Мячиков все же вытачивал, раз зарплату и прогрессивку получал. В сорок лет его женила на себе продавщица бакалейки Катя — женщина бойкая, казавшаяся на голову выше сутулого Мячикова, с неизменным начесом смоляных кудрей. Она объявила, что в «хороших руках бесхарактерный добряк Мячиков станет нормальным человеком», и взялась за это самое становление: когда лыжной палкой бесчувственного муженька оприходует, когда глазищи наглые расцарапает. Словом, воспитывала по-всякому, с фантазией. Но трезвого мужа почти не трогала — так, ткнет в скулу или за вихор русый схватит. Родилась Машенька — на редкость здоровенькая и красивая. Правда, к пятнадцати годам ставшая дикой и грубоватой. Ну, так они все нынче такие: агрессивные, размалеванные, с гвоздями в бровях и пупках. Устроившись в магазин к жене грузчиком, Боря оказался под неусыпным вниманием супруги Кати (по семейному Каки, так звала маму дочка). Привыкший надираться ежевечерне, Мячиков вынужденно «отрывался» в выходные. Уик-энды за гаражами подчас растягивались до понедельника, а иногда — и до вторника. Словом, стал пьяница Мячиков запойным алкоголиком. И тут уж Кака испугалась всерьез. В ход пошли кодировки-торпеды, а потом и психушки: Борис все тяжелее выходил из запоев, и пару раз чуть Богу душу не отдал. Впрочем, скорее, не Богу, а тому, другому.

Пять лет назад к Мячикову в «пятнашку» пришли «товарищи»: парочка козлобородов и трое серых, осклизлых, тиной воняющих. Они держались с достоинством и очень серьезно. Расселись в ногах и на железной спинке кровати, элегантно обмахиваясь хвостами, и показали Мячикову все Какины выкрутасы с лупцеванием мужа, все интимные мерзости ее с Сашкой-водителем. Много чего поведали сочувствующие Борису бесы, и понял новоявленный экстрасенс, что не оставят они своего подопечного во веки веков.

Видеть прошлое и будущее поначалу казалось забавным, но потом это превратилось для Мячикова в муку более лютую, чем выход из запоя. Слишком безотрадным виделось все экстрасенсу. Или гады, помогающие ясновидящему, выпячивали мерзкое и гнилое и скрывали светлое и дающее надежду? Борис безвозмездно делился новым даром направо и налево. Началось с того, что он отыскал мать их соседки Тоньки. Старушка впала в маразм и укатила на другой конец Москвы. Неделю бедная бабка бомжевала, обретаясь на помойках в Марьино. Борис, ведомый женой от метро, увидел Тоньку и брякнул: «Ольга Сергевна-то ждет ее на улице…» — и будто по слогам название улицы прочел.