Гавана. Столица парадоксов - Марк Курлански

* * *

Революция закрыла казино и большинство клубов, положила конец частной собственности, что означало: магазины и рестораны либо перестали работать, либо перешли под контроль государства. Борьба с лавками и кафе увела из Гаваны две ее важные диаспоры, китайскую и еврейскую; представители обеих, подобно иммигрантам во многих других местах, занимались в основном частным предпринимательством.

У еврейской диаспоры на Кубе — история давняя, а в самой Гаване — особенно давняя, если это правда, что в команде Колумба находилось несколько евреев, спасавшихся от испанского преследования и выдававших себя за христиан. В Гаване евреев называют полако. Почему — никто не знает, поскольку это слово, видимо, появилось раньше, чем иммигранты из Польши; в этом сообществе всегда было много сефардов[55], в том числе приехавших из Бразилии и Турции. Точно так же никто не знает, почему американца назовут юма. Некоторые американцы предполагают, что это заимствование из фильма 1957 года «В 3:10 на Юму» с Ваном Хефлином и Гленом Фордом по роману Элмора Леонарда. Правда, я ни разу не встречал в Гаване кого-то, кто хотя бы слышал об этом кино. Затем, опять же, почему всех испанцев на Кубе называют гальего, подразумевая выходцев из северо-западной испанской провинции Галисия, когда гальего — это лишь одна из иберийских народностей на острове? А почему итальянцы — амиси? С чего это блондинка стала негритой, хотя она полная противоположность этому слову? Причина проста: гаванцы обожают прозвища и используют их без злобы, предрассудков или логики.

К 1930-м годам на Кубе проживало 12 тысяч евреев. Часть из них — американские евреи, воевавшие в испано-американской войне и оставшиеся на острове. Позднее евреи приезжали, спасаясь от Гитлера.

Евреи и приезжали и уезжали. Последний раввин покинул Кубу в 1958 году, накануне революции. К моменту ее начала 12 тысяч выросли всего лишь до 15. В городе действовало несколько синагог, работали еврейские магазины и рестораны, разумеется пользовавшиеся популярностью у заезжих ньюйоркцев. Однако после революции большая часть остававшихся евреев, не желая, чтобы их предприятия забрало государство, эмигрировала. К середине 1980-х годов на Кубе оставалось всего восемьсот евреев, большинство из них — в Гаване. Они сохранили две синагоги, но верующих было очень мало.

Большинство оставшихся евреев не отличались религиозностью и зачастую с энтузиазмом поддерживали революцию. К их числу принадлежали Фабио Гробарт, основатель Коммунистической партии Кубы, в свое время представлявший Кастро на партийных собраниях, и Рикардо Субирана-и-Лобо, кто финансово помог Кастро вернуться из изгнания, чтобы начать революцию.

На Кубе никогда не было антисемитизма, не считая сильной антиизраильской позиции правительства в период после 1967 года и несмотря на официальное осуждение любой организованной религии. Государство даже предоставляет исключительные привилегии этому небольшому сообществу, импортируя особые виды еды, например мацу для песаха, финансируя религиозные захоронения в Гаване на еврейском кладбище и обеспечивая дополнительную выдачу продуктов на еврейские праздники помимо базовой продуктовой корзины, которой снабжаются все кубинцы.

В прошлом составлявшее часть гаванской жизни, крошечное еврейское сообщество сегодня едва заметно, если только не отправиться в гости к евреям. Молодые кубинские евреи, как и прочие молодые кубинцы в этом весьма светском обществе, редко проявляют интерес к традиционной религии. При этом в 1985 году одна из лидеров кубинской еврейской общины Адела Дворин, воспитанная до революции строгой ортодоксальной иудейкой, сказала мне: «Ты можешь есть свинину, ты можешь говорить: „Я люблю коммунизм и ненавижу религию“, но ты все равно чувствуешь себя евреем». Большинство китайцев тоже покинули Гавану до революции, и сегодня от Баррио-Чино[56] осталось одно название, подобно Ведадо. Когда последние рестораны исчезли из Чайна-тауна — в 1980-е годы их оставалось всего два, — кубинско-китайские рестораны вошли в моду в Нью-Йорке.

Но китайцы оказали большое влияние на гаванскую жизнь.

В XIX веке, когда одно рабовладельческое общество за другим отказывалось от рабства, кубинские плантаторы искали ему альтернативу. Они привозили рабочих-майя с соседнего полуострова Юкатан, принадлежавшего Мексике. Майя находили местные условия невыносимыми и либо возвращались в Мексику, либо оседали в Хабана-Вьеха, в квартале, названном Баррио-Кампече в честь мексиканского городка, откуда они были родом. Сегодня этот район утратил свой майянский характер.

Первые китайские рабочие попали в Гавану в 1844 году из Кантона. Условия на судах из Азии почти не отличались от тех, что были на рабовладельческих судах, и около 12 % китайских работников не доживали до конца плавания.

Многих фактически похищали; они не имели представления, куда плывут. По прибытии их сразу же переправляли на плантации, где они работали вместе с африканскими рабами и жили в похожих, но отдельных бараках. Их заставляли подписывать восьмилетние контракты с оплатой по 20 центов в день, и, когда тот истекал, если люди не умирали или не совершали самоубийство, большинство из них возвращались в Китай.

Однако некоторые оставались и трудились на собственных фермах; именно китайцы привезли на Кубу манго. Многие перебирались в Сентро-Хабана, новый квартал за стеной, и открывали там магазины и рестораны. Первый кубино-китайский ресторан возник в 1858 году, за ним последовало немало других. Китайцы в Гаване создавали собственную кухню — естественное сочетание двух традиций, любящих свинину и морепродукты. К XX веку Баррио-Чино стал крупнейшим Чайна-тауном в Латинской Америке с вывесками на кантонском и мандаринском, яркими бумажными фонарями, газетами на китайском языке, а также — как-никак это Гавана — с проституцией, стриптизом и азартными играми.

В Гаване китайская культура легко переплелась с кубинской, а значит, и африканской. Один из знаменитых кубинских китайцев — художник Вифредо Лам. Хотя он родился в деревне в провинции Санта-Клара, его часто называют идеальным гаванцем — он выглядел как азиат, поскольку его отец был китайцем, а мать происходила от рабыни африканского происхождения и мулата. Лам писал картины, стремясь выразить африканские традиции. Он учился в Париже в 1930-е годы, и на него очень повлияли художники, с которыми он познакомился, в том числе Бретон, Миро, Брак, Леже и Матисс. Однажды Лам выставлялся в Париже вместе с Пикассо. Но в его картинах всегда ощущалась африканская подоплека.

Другой пример кубинской афро-китайской смеси — образ Чино де Ла Чарада, что, кажется, уходит корнями в китайский фольклор, но в нем звучат ноты сантерии — религии западноафриканского происхождения[57]. Это изображение китайца в традиционной одежде, который держит в одной руке рыбу, а в другой — трубку. Его тело покрыто рисунками — на ухе бабочка, на лодыжке змея, ювелирное украшение, цыпленок, кошка, череп, черепаха… Рядом с каждой картинкой — число. Если китайцы использовали эти изображения для нумерологических гаданий, то остальные применяли их с иной целью — искали в них подсказку, какой номер выиграет в лотерее. Например, если вы видели, как мимо вас пролетела бабочка, то могли посмотреть номер бабочки на ухе Ла Чарады и поставить на этот номер. Кубинцы всех национальностей знали эту систему. Грэм Грин в автобиографии рассказывает о шофере в деревне, который случайно сбил цыпленка и решил, что обязан поставить в лотерее на номер, который Ла Чарада давал цыпленку, — то есть на 11.