Чарлстон - Александра Риплей

Вздохнув, Джошуа вошел в дом своего сына. Нежные голоса дочери и невестки донеслись до него с галереи второго этажа. Плечи старого юриста опустились. Голоса звучали мелодично, будто первые трели еще сонных птиц, напоминая довоенную жизнь. Вот почему Джошуа молча сидел в темноте, в полудреме вдыхая аромат лунно-белых, восковых цветов магнолии. Конечно, ему следовало как-то показать, что он тут. Но вместо этого Джошуа с наслаждением слушал юные голоса, сливавшиеся с ароматом цветов. И вдруг до него дошел смысл того, что он слышит:

– Не может быть, чтобы ты так считала, Лавиния.

– Но это так. Если бы Майкл Джонсон посмотрел на меня, я бы тут же бросила Пинкни. Но Майкл не замечает никого, кроме Сары Лесли. Боюсь, я так и останусь с Пинкни.

Люси возражала, но Лавиния была непреклонна:

– Я вижу их на каждом вечере. Все, кто остался жив, уже вернулись. Какие они усталые, изможденные. Мало кто не изувечен. Один Майкл Джонсон выглядит более или менее прилично. Жаль, папа не пошлет меня в Саратогу или Нью-Порт, чтобы я могла найти себе богатого мужа. Приходится оставаться при том, что есть. Но в моем доме не будет места ни для этого оборванца Джо, ни для старого пугала мисс Эшли. Чужие дети мне тоже ни к чему. Хватит с меня и своих. Но кузина Мэри пусть остается, она меня обожает.

К концу июня жизнь стала возвращаться в свои берега. Годы неразберихи миновали. Город вернулся к прежнему ритму, к приволью благодатного климата. Рано утром в спальни чарлстонцев доносились с залива глухие, низкие звуки. Это лодочники-негры трубили в раковины, дабы избежать столкновения в предрассветном полумраке. Чарлстонцы ворочались в постелях, но не пробуждались. Вставало солнце, касаясь первыми лучами верхушек мачт и заливая паруса чистой розовой краской. Лодки были нагружены корзинами с овощами, рыбой, устрицами, крабами и цветами, на лепестках которых сверкала роса. Торговцы везли на рынок изобильные дары острова Джеймс. Стояло лето, и природе было все равно, кто теперь хозяин острова.

В пять часов открывался рынок. Чернокожие слуги и повара, еще сонные, приходили с корзинами из пальметто. Перед ними высились пестрые горы товара, разложенного на длинных столах под крытыми арками. На рынке не только продают и покупают, но и общаются. Протяжные носовые гласные и тяжело акцентированные слоги гуллаха, смех, крики сливались в музыку, невнятную для постороннего слушателя, но опьяняющую участников купли-продажи. На гребне стены стаями топтались гриф-индейки, то складывая, то расправляя широкие, как паруса, крылья. В старом городе птицы неизменно кружились над свалками; в семь часов, после закрытия рынка, они набрасывались на кучи мусора.

Птиц было меньше обычного. Расточительное изобилие времен плантаций миновало. Непроданный товар не выбрасывали на свалку. Чернокожие посредники с повозками, запряженными мулами, объезжали город. По улицам шагали пешие торговцы, толкая перед собой ручные тачки с креветками, привезенными по розовеющим волнам океана из-за гряды островов. В свежем утреннем воздухе поскрипывали колеса, и сквозь раскрытые окна доносились певучие возгласы:

– Покупайте свежие овощи!.. Кому земляники!.. Крабы!..

Но вскоре окна закрывали и опускали ставни, чтобы удержать в домах прохладный ночной воздух. Солнце вставало над городом и шествовало по невообразимо синему субтропическому небу. Открывались окна только к вечеру, когда с моря начинал дуть юго-западный бриз, навевая пахнущую солью прохладу. Дома, окруженные садами, были развернуты под углом к нему. Ветер был благословением для города и его же повелителем. Он веял в мирные и военные дни, в эпоху преуспеяния и в годину бедствий. Ветер определил место поселения первых горожан, от него зависел образ жизни их потомков. Он убаюкивал чарлстонцев в комнатах с высокими потолками и гнал парусники к докам, порой благодушно покачивая, чтобы показать свою власть.

Офицеры Сиклза обливались потом в суконных мундирах и ругали чарлстонцев ленивыми южанами. Военные работали целыми днями, многих поражал тепловой удар. Чернокожие солдаты были и выносливей, и мудрей. При малейшем недосмотре они убегали с работ на тенистые аллеи и улицы возле доков, которые предстояло восстанавливать. Там был город в городе: там кипела жизнь, звучала музыка и не было стеснительных правил, установленных белыми. В этом городе черные обретали истинную свободу. Главную улицу именовали «Делай что хочешь» и поговаривали о белом парне, недавно прибывшем из села близ реки Эшпу. Новичок называл себя папашей Каином, вокруг него собиралась Союзная лига. Он без опаски выкладывал то, что лежало у него на сердце. Папаша Каин призывал поджигать дома вместе с их обитателями: хозяевами-белыми и предателями-неграми, которые служат им. Присоединяйтесь к Союзной лиге! Когда нас будет много, нас не одолеешь.

Чарлстонцев угнетал неизменный подъем ртутного столбика, хотя завоеватели и не подозревали об их муках. В домах с закрытыми ставнями разыгрывалась тяжелейшая за все время войны битва. Не было ни внезапных переломов, ни героических атак. Чарлстонцы сражались с непривычной для них бедностью. И не Сиклз с его солдатами были теперь врагами, а множество мелочей, которые раньше просто не замечались.

Дом Трэддов не был исключением. Вечерами Пинкни с тяжелой душой возвращался домой. С раннего утра он пропадал в чарлстонском Клубе легковооруженных драгунов и приходил оттуда усталый, подавленный, измученный жарой. Ему хотелось тишины и хорошего ужина, а вместо этого его угощали ссорами и жалобами.

Не кто иной, как генерал Сиклз, призвал чарлстонских ветеранов организовать клуб. Он нуждался в их поддержке, чтобы предотвратить опасность, вызревающую у доков. В городе было несколько таких клубов, и при каждом имелся арсенал, который охраняли ветераны. Смена длилась восемь часов. Генерал был уверен, что ветераны не повернут оружие против него и его полков. Все они бывшие солдаты и джентльмены, и все принесли клятву верности, что должен был сделать каждый южанин.

Только не Джулия Эшли. Ее было не запугать. Примерно раз в неделю офицер Объединенных Сил приходил в дом на Митинг-стрит с требованием, чтобы Джулия Эшли принесла клятву верности новым властям. Джулия принимала его в гостиной, сидя, подобно императрице, в кресле с высокой спинкой. Ее неподвижное лицо напоминало вырезанную из слоновой кости маску. Джулия молча выслушивала, как посланец мямлит свои инструкции, сухо отвечала: «Нет!» – и вставала в знак того, что аудиенция окончена. Если служака был настолько глуп, что принимался убеждать ее, она, не сказав более ни слова, покидала комнату.

Вскоре об упорстве Джулии заговорила вся округа. У Мэри было подавленное настроение, потому что Адам Эдвардс просил ее повлиять на сестру, но Джулия не поддалась на уговоры. Стюарт ужасно гордился своей тетушкой. От него не требовали клятвы, так как он бил еще слишком молод. Стюарт был задет. Он заявил, что непременно отказался бы. Мальчик повторял это вновь и вновь, пока Пинкни наконец слабым голосом не попросил его замолчать.

Но успокоить слуг было куда трудней. Они подстерегали его и жаловались на избыток работы и друг на друга. Они просили дать им новую одежду и денег, требовали, чтобы он разбирал их ссоры. Сложнее всего было с Элией. Дворецкий был недоволен, что слуги Джулии не подчиняются ему. В знак протеста он уходил из дома на много часов, объясняя свое отсутствие тем, что посещает школу. Пинкни не верил ему, но с запретами не спешил. А вдруг старик и в самом деле хочет научиться читать? К тому же Элия был собственностью Трэддов, и Пинкни отвечал за него. Слуга сохранил верность семье, и они должны быть благодарны ему за это.