Вредная волшебная палочка - Дарья Донцова

Коренные жители возмутились, раздавались голоса:

– Нам что, надо заткнуться и терпеть разбой?

И конечно, аборигенов злило, что цыгане живут намного богаче их. Таборные женщины ходят все в золоте, во дворе каждого дома стоит по машине, а то и по две-три. Невиданная для советской страны роскошь. Их барон враз подружился с местной элитой, стал дорогим гостем на днях рождения подмосковных коммунистических вождей. Начальник милиции, главный редактор районной газеты и прочие большие и малые шишки были вась-вась с ромалами. В больнице цыганам предоставлялись лучшие палаты, в магазинах дефицитные продукты из-под прилавка. Ковры, холодильники, стиральные машины без талонов, без очереди. Деревенские-то жили трудно, у многих были избы-развалюхи, денег на ремонт не могли накопить. А цыган поселили в новые дома, там были и газ и водопровод. Опенкинцы же таскали воду из колодцев, использовали газовые баллоны. Ну и кому это понравится? Сельские дети только плакали. Если кому-то из них родители на велосипед накопили, то с железным конем приходилось спать в одной комнате, иначе утром его во дворе не найдешь. И окно в спальню закрой, иначе залезут и утащат дорогую вещь. Черные времена в районе настали. Уж как цыгане безобразничали! А милиция на все глаза закрывала.

Бунт случился, когда в больницу в тяжелом состоянии угодил Никита Махонин, единственный сын медсестры Лены. Та, наивная, влюбилась в цыгана, который русской девушкой не побрезговал, сам ею воспользовался и приятелей пригласил. Изнасиловали Лену несколько человек, несчастная еле живая в свою больницу приползла, медики вызвали милицию. Тут уж глаза нельзя было никак закрыть, женщина-то не велосипед. Но никого не задержали, да еще Лену виноватой представили. Дескать, она не пойми с кем шлялась, оговорила ромал. У них алиби, в тот вечер, когда Елену изнасиловали, те, на кого она указала, якобы пели на дне рождения у богатого цыгана на Рублевке. И он подтвердил, что позвал их. Всем было понятно: ворон ворону глаз не выклюет. Народ возмущался, сидя на своих кухнях. Действовать решил один сын медсестры. Десятилетний Никита пошел в Комариху и вылил ведро нечистот на дверь барона. Мальчика поймали, избили, он угодил в больницу. Милиция встрепенулась, но потерпевшим признали не ребенка, который от отчаяния совершил глупый поступок, а… барона. Где-то через месяц после того, как школьник очутился в реанимации, Комариха запылала. Кто-то поджег село, которое построили в спешке. Дома, которым завидовали местные, оказались плохого качества, они мигом вспыхнули факелами. Пожарная машина приехала не сразу, она в том околотке была одна, а ее команда состояла из тех, кто жил рядом. В цистерне быстро закончилась вода. Парни в робах просто смотрели на огонь. В тот день тьма цыган погибли. Остальные поняли: они довели деревенских до ручки, люди решили сами с ворами, мерзавцами бороться, на власть не надеяться. Через сутки Комариха опустела. Те, кто выжил, уехали незнамо куда. И вот, я думаю…

Наталья Марковна посмотрела на тумбочку у моей кровати.

– Угости водой.

Я открутила пробку и протянула Монтини бутылку.

– Пожалуйста, простите, стакана нет.

– Обойдусь, – усмехнулась подруга Белки и начала пить из горлышка.

Потом она вернула пустую бутылку на тумбочку и договорила:

– Мне эту историю не Овечкины рассказали. Другой человек. Аня из цыганских детей, поэтому у нее ожоги на ногах, ногти содраны. Девочке удалось спастись из горящего дома, она от ужаса потеряла голову, кинулась в лес, бродила там несколько дней, а потом на несчастную наткнулись Овечкины. Объяснима и потеря голоса ребенком: этакую жуть пережить, видеть, как в огне семья погибает! Хорошо, что у малышки разум совсем не помутился. С Володей и Лесей мы никогда эту тему не обсуждали. Ну, подумай сама, что они сделали, удочерив ребенка? Сразу уехали в Москву, в нашу больницу малышку не поместили. И более в Опенкине их никогда не видели. Володя всегда говорил, что он задыхается в мегаполисе. В столице они с женой жили только январь-февраль-март, да и то не всегда. А тут пропали. Не звонили мне, не показывались, исчезли, хотя раньше два-три раза в неделю в гости прибегали. Появились они примерно через год, привезли Аню. Леся объяснила:

– Вот, удочерили. Своих у нас точно не будет.

Девочка хорошенькая, коротко стриженная, глазастенькая, с виду школьница, но молчит, молчит, молчит. Я решила – она немая. Потом поняла, что она слышит. Дом в Опенкине Овечкины продали, купили коттедж на Юго-Западе. К нам опять стали приезжать на праздники, по субботам. Но Леся никогда не разрешала Ане уходить со двора, да та и сама не рвалась. Когда муж и жена Овечкины погибли, девушка была студенткой, я забрала ее к нам пожить, сыновья тогда уже женились. И не думала я, что девочке Эдик понравится. Но после кончины Нины у них очень быстро роман случился. И сейчас у меня ужасные мысли в голове вертятся.

Наталья Марковна подошла к окну и распахнула его, в комнату влетел прохладный ночной ветер.

– Плохие мысли в моей голове вертятся, – повторила она, – жуткие.

Монтини развернулась спиной к окну и прислонилась к подоконнику.

– Знаешь, Степа, иногда глаз что-то видит, ухо слышит, но внимания на происходящее не обращаешь. А потом раз! Головоломка щелкает, все кусочки один к другому подходят, складываются, и получается жуткая картина.

Наталья начала загибать пальцы.

– В день отравления Нины Аня находилась у нас в гостях. Что, если…

Монтини замолчала, я во все глаза смотрела на нее.

– Степа, – прервав паузу, продолжила Наталья, – конечно, я могу ошибаться, но у меня сейчас, после того как младшая невестка подлила в еду Вити устричный соус…

– Никто этого не видел, – напомнила я.

– Есть другая кандидатура? – мрачно осведомилась Монтини. – Все были в столовой. Тарелка с котлетами, пюре и Анна на кухне. Ты закрываешь еду в СВЧ-печке крышкой, но потом видишь ее на мойке. И ты замечаешь Аню рядом с печкой с бутылкой соуса в руке!

– Она ее сжимала в кулачке, названия я не могла прочитать, – уточнила я, – мне в глаза бросилось лишь темное высокое горлышко.

– Что, если Аня отравила Нину? – прошептала Наталья. – Цыгане хорошо знакомы с ядами. Она могла у родителей научиться. Семь-восемь-девять лет, не знаю сколько ей точно в день пожара было, сознательный возраст для таборного ребенка.

– Зачем ей убивать жену Эдика? – так же тихо осведомилась я.

– Из желания занять ее место, – простонала Наталья, – сначала Анна отравила Нину. А сегодня принялась за Витю. И это вторая ее попытка лишить моего старшего сына жизни. Вспомни булку, которую украл попугай, смерть Варвары.

– Во время смерти Нины никто о правах на сервиз не знал, – напомнила я. – Если вы думаете, что дело в наследстве, то это не так.

Наталья вскочила и забегала по комнате.

– Нет! Сейчас, когда мы все вот так подробно обговорили, во весь рост встает другая проблема. Месть.