Хадамаха, Брат Медведя - Илона Волынская

– У вас в семье много человек? Братики и сестрички у тебя есть? – резкий голос жрицы звучал странно безжизненно, даже обычные повелительные интонации таяли в его мертвой монотонности.

Девочка глядела на жрицу глазами настороженного звереныша. Ей ничего не стоило вырваться и убежать – в этих местах не было белых шаманов и обязательного курса истории Храма, и никто не внушал здешним детям почтение к жрицам. Но блеск серебряной монетки завораживал ребенка. Наконец девочка что-то коротко буркнула – даже Хадамаха не разобрал. Но ее ответ, похоже, устроил жрицу.

– Отведи меня к ним, – искушающе поворачивая монетку туда-сюда, шепнула жрица. – Я им ничего плохого не сделаю. Я даже разговаривать с ними не буду – я только на них посмотрю!

Видно было, как сомнения терзают девочку, – наконец, ребенок расчетливо прищурился:

– Огнем поклянетесь?

– Клянусь! – равнодушно обронила жрица. Словно священная клятва жриц ничего не значила. И провела рукой над пляшущим в светильнике Огоньком. Пламя коротко пыхнуло, показывая, что жрица не врет. Девчонка все еще недоверчиво покачала головой, но обаяние серебряной монетки пересилило – ребенок затопотал вперед, оглядываясь на поспешающую следом жрицу. Они исчезли во мраке. Хадамаха бесшумно скользнул за ними. То и дело косясь на жрицу, девочка кружила по обледенелым тропинкам. Наконец остановилась у хлипкого заборчика вокруг большого чума.

– Вот мой дом, – нетерпеливо притопывая ногой, сказала девочка и быстро, как кошка лапой, выхватила монетку из рук жрицы. Еще мгновение – и стремительный топот ее ног и громкий смех растаяли в хитросплетениях переулков.

– Но там нет никаких братиков и сестричек, – все так же монотонно пробормотала жрица. Прячущийся в темноте Хадамаха почувствовал исходящий из чума сильный запах араки. Он усмехнулся – а молодец девчонка! Жрица и впрямь не пыталась войти внутрь или заговорить с обитателями чума – впрочем, судя по доносящемуся изнутри мощному многоголосому храпу, вряд ли у нее бы получилось. Толстая жрица лишь легко дотронулась до заборчика – и Хадамахе показалось, что старушечий запах усилился. Но в ползущем от чума смраде немытых тел даже он почти терял нюх. Потом женщина все так же равнодушно и размеренно двинулась дальше сквозь тьму. Уже почти не скрываясь, Хадамаха пошел за ней. Краем глаза он даже заметил, как оставшийся позади чум с пьяными обитателями мгновенно озарился светом – словно в очажной яме ярко вспыхнул Огонь. Но когда мальчишка обернулся, чум стоял все такой же темный – только сотрясающий округу раскатистый храп смолк. Хадамаха еще помедлил и снова двинулся вслед за жрицей.

Не хуже давешней девчонки толстуха принялась петлять проулками. Больше она ни к кому не обращалась – лишь один раз замерла у покрытого берестой шалаша, возле которого уставшая измученная женщина раскладывала по мискам скудную еду, а такой же уставший мальчишка разносил эти миски сидящим рядком старикам. Судя по сохранявшемуся на дворе и возле шалаша подобию порядка, это было семейство недавно обедневшего мастерового – жизнь слободы еще не успела окончательно засосать их. Здесь толстая жрица тоже остановилась, опираясь на калитку, но прежде, чем мгновенно насторожившаяся женщина успела обратиться к ней, пошла дальше.

Хадамаха почувствовал, что беспокойство, одолевавшее его с момента, когда он увидел жрицу, все усиливается, становясь почти нестерпимым. Сейчас ему казалось, что беда уже произошла, только непонятно какая и где, а каждый шаг голубоволосой по нищей слободке делает ее все страшнее и страшнее. Хадамаха не выдержал – в два длинных шага нагнал идущую впереди толстуху.

– Госпожа жрица ищет что-то? – вкладывая в голос всю доступную почтительность, спросил он. – Могу я помочь госпоже? – и мальчишка легко коснулся ее плеча.

Тело жрицы было горячим, точно он прижал пальцы к раскаленному чувалу!

Женщина замерла на половине шага, так и застыв с приподнятой ногой. Будто раздавшийся за спиной голос заморозил ее на ходу. Медленно поставила ногу на землю. Двигаясь рывками, как кукла в руках неумелого шамана, повернулась к мальчишке. Поглядела ничего не выражающим взглядом… и резко взвилась в темное небо. Только пола ее кухлянки хлопнула Хадамаху по лицу. Парень остался стоять, не в силах пошевелиться. Взгляд неподвижных, как пуговицы, глаз жрицы был таким же мертвым и полностью лишенным души, как у умершей на его руках женщины из чукчей.

– Они хорошие люди были, соседи-то – что он, что она! Вы, господин тысяцкий, их с разбойниками да пропойцами не равняйте! – женщина горестно шмыгнула носом. – В нашу слободу от бедности перебрались, а стариков своих не бросили – из сил выбивались, а их и кормили, и поили, и приглядывали! А уж мальчонка у них какой славный был! Веселый, не унывал никогда, и работник, и матери помощник! Мальчонку-то как жалко! – и женщина залилась долгим заунывным плачем, отирая глаза растрепанным кончиком полуседой косы. – Надо ж, горе-то какое, все померли, все… Дозвольте, мы уж похороним их, господин тысяцкий!

– Да погоди ты, тетка! – оборвал ее тысяцкий, в голосе которого досада мешалась с сожалением. – Разобраться надо! – он отошел подальше, чтобы не слышать всхлипываний, и остановился перед выстроенными в ряд гробами, тесанными из цельных стволов деревьев. Неподалеку несколько замызганных мужичков, обычно ошивающихся при кладбищах, да еще тощий мальчишка-подручный продолжали делать новые. Гробов требовалось много, очень много. Рядом, робко косясь на стражников, топтались те, кто пришел проводить покойников в далекий путь вниз по Великой реке и совершить на свежих могилах жертвоприношения – порры. В руках у соседей были плошки с жиром, туеса с ягодой… Именно у соседей, поскольку родичей умерших среди провожатых нынче не было.

– Три семьи. Целиком, все до единого человека, – тоскливо сказал тысяцкий. – В разных концах города. Один мужик с семейством своим даже и вместе не был, к знакомой захаживал, а все едино упал и умер, – тысяцкий кивнул на обряженное в лучшую парку тело. Морщинистое лицо немолодого мужчины пересекал шрам багрово-красного ожога.

– Как у тех чукчей да гекчей… – тихо сказал дядька Хадамахи.

Тысяцкий подавленно кивнул.

– Да еще эти, – он указал на отдельно лежащие тела. – Банда Ржавого Ножа и пьяницы в притоне…

– Тоже вроде как семьи, – криво усмехнулся дядя. – Родственнички…

– Следы насилия – только у разбойников. У остальных – ничего. Кроме ожога, – еще мрачнее продолжил тысяцкий. – У всех одинаковый, поперек лица.

– У разбойников работа такая, – рассудительно сказал дядя. – Или они следы насилия на ком-нибудь оставляют, или кто-нибудь – на них. Головы их разбитые да сломанное запястье у главаря могут к делу отношения и не иметь. Как думаешь, Хадамаха?

– Что? А… Я… Никак не думаю… – судорожно вздрагивая, пробормотал Хадамаха.

– Вроде бы тренировок у вас еще нет, чтоб ты каменным мячом по башке огреб, – буркнул тысяцкий.