Здесь обитают призраки - Джон Бойн

Ничего не страшась, я взошла наверх, свернула влево, поднялась по широкой лестнице на третий этаж, коридором приблизилась к своей спальне, распахнула дверь и огляделась, ожидая узреть незваного гостя.

К моему потрясению, в комнате не было ни души. Я в замешательстве озиралась. И минуты не прошло с тех пор, как я заметила фигуру за тюлевыми занавесями, и никак невозможно было выйти отсюда и спуститься по лестнице, не столкнувшись со мною. Я открыла гардероб, заглянула под кровать, но спальня пустовала. Я чуть не расхохоталась. Неужели мне почудилось? Неужели события нынешнего дня шутят шутки со мною и моим воображением? Я вздохнула. Иных объяснений нет. Но ведь я была так уверена!

Я отдернула занавеси, ладонями прижалась к громадным стеклам наглухо закрытых рам, в той же позе, что почудившаяся мне фигура, затем устало прикрыла глаза и привалилась к окну. Дальнейшее заняло от силы секунд десять или разве пятнадцать, но я помню каждое мгновенье, словно все происходит со мною снова, и могла бы поклясться, что длилось это целый час.

Затворенное окно, накрепко запечатанное кипящей смолою, распахнулось настежь, раскрылось вовне, в комнату ворвался ветер, и две руки — я почувствовала! я их почувствовала! — резко толкнули меня в спину, яростно оторвали от пола, как ужасный ураган, что трепал меня в первый день по моем возвращении из деревни. Руки эти настойчиво толкали меня, подобно незримой силе, тщившейся сбросить меня под поезд на вокзале Торп, я опрокинулась в окно, и в долю секунды, что я провисела, таращась вниз, на пятидесятифутовую пустоту, каковая безусловно меня прикончит, другие руки, другая пара ладоней — они были крупнее, эти руки, они были сильнее, — толкнули меня спереди, в живот, ударили, выбив из меня дух, и втолкнули в спальню. Взревел ветер за окном, и я ахнула — минувшие секунды меня потрясли, я пока не ведала, что творится, и даже страх не успел посетить меня; однако еще ничего не закончилось, ибо руки за моей спиною вновь меня толкнули, я снова чуть не выпала в окно, пол ушел из-под ног, я увидела землю, то место, где найду свою погибель, где тело мое разлетится на куски, но опять, не успела я упасть, вторая пара рук оттолкнула меня еще сильнее, жестоко, мне в жизни не бывало так больно, и я вновь очутилась в комнате, упала навзничь, спиною отлетела к стене, ударилась об нее и закричала, и в тот же миг окно захлопнулось, ветер утих, и я осталась одна, в слезах, в ужасе, раздираемая болью, совершенно не постигая, что произошло.

Пролежала я, вероятно, с полчаса, не в силах пошевелиться, не решаясь подняться, ибо не знала, что тогда случится, но наконец почувствовала, что в комнате воцарился покой, и медленно, опасливо встала на ноги. Я расстегнула платье и осмотрела живот. Он был весь избит, большая красная отметина покрывала его, и прикоснуться к ней было больно, — в ближайшие дни, понимала я, расцветка и ощущение станут меняться. Если б анатомия позволяла, я несомненно узрела бы такие же отметины на спине. Вознамерившись не поддаваться страху, я вновь подошла к окну и осторожно потянулась к рукоятям, боясь притронуться, но отчего-то зная, что самое страшное позади. Я попыталась их повернуть, но они не поддались. Они были накрепко запечатаны, как и прежде. Будто их и не открывали.

Я рухнула на постель, и громкий вопль ужаса набух у меня в горле, и я зажала рот рукою, дабы не закричать вслух. Что случилось в эти секунды? Как такое возможно? Мне не почудилось — синяки мои остались взаправду. В этом доме обитало что-то непостижимое, нечестивое; подозрение, от которого я прежде отмахивалась, полагая его фантазией, ныне целиком завладело мною, и я уверилась, что это правда. Однако всей правды я прежде и не подозревала.

Их тут двое.

В воскресенье мистер Крэтчетт мечтал избавиться от меня, но появление мое в конторе мистера Рейзена во вторник около одиннадцати побудило его к смирению. Я пришла в деревню пешком, что отняло почти час, но было бесконечно предпочтительнее поездки на костотрясе. Синяки на груди и спине потемнели и запестрели неприятными глазу оттенками, прикосновение к ним причиняло боль, и отчего-то я сочла, что променад облегчит мои физические страдания. Помимо того, я желала прогуляться, ибо дух мой погрузился в пучины уныния, и я надеялась, что свежий воздух меня растормошит.

Разумеется, после ужасного воскресного происшествия спала я дурно. Не желая спускаться и обсуждать случившееся с детьми, я очутилась в прискорбном положении человека, совершенно лишенного конфидентов. Ни друг, ни родня, ни единое доверенное лицо не могло прийти мне на помощь. О, как жалела я, что нет у меня старшего брата, готового разделить со мною бремя испытаний, как тосковала я по младшей сестренке Мэри, не выжившей и не ставшей мне компаньонкой. Ни единой души не было подле меня. Я была одна.

Я подумывала переселиться в одну из множества пустующих спален на втором или третьем этаже, однако столь простая перемена вряд ли отвадит от меня дух, что так негодовал на мое присутствие. Он не допускал меня в дом, когда я вернулась на костотрясе, теперь же тщился изгнать посредством более жестоких метод. Я подумывала составить письмо бывшей своей начальнице миссис Фарнсуорт и испросить совета, но не решилась, понимая, что, изложив подобные соображения на бумаге, выставлюсь безумицей. Она ответит, что мне мерещатся ужасы, или же тайком поведает учителям Святой Елизаветы, что я, желая унять боль утраты, пристрастилась к бутылке. Прочие могут усомниться во мне, но сама я не сомневалась, ибо синяки мои сполна доказывали подлинность призрачного разбоя — такие повреждения не нанесешь себе самому и не спишешь на фантазии взбудораженного ума.

Я решила остаться. Разумеется, я боялась. Жизнь моя, как и жизнь предыдущих гувернанток, была в опасности, и перед рассветом, когда страх и тревоги грозили меня одолеть, я замышляла собрать вещи, украсть у Хеклинга лошадь и коляску, помчаться на вокзал Торп, а оттуда в Лондон, в Кардифф, в Эдинбург, куда угодно. Но одно обстоятельство, точнее говоря, два, не позволили мне принять столь решительные меры: Изабелла и Юстас. Невозможно было оставить их одних с этой силою в доме; если она покалечила меня, взрослую женщину, что сотворит она с двумя беззащитными детьми? Я не была храбра, и все же мне хватило ума понять, что невозможно уехать из Норфолка, запятнав совесть детскими увечьями. Даже мисс Беннет не отмахнулась от своих обязательств. К утру я решила прожить историю сполна, постичь ее и, если потребно, одержать победу.

— Мисс Кейн, — сказал мистер Крэтчетт, когда я вошла, поднялся и одарил меня раболепной улыбкою. — Как вы сегодня очаровательны. — Вероятно, поутру он брился второпях: на лице осталось два кровавых пятна, над губою и ниже подбородка, отчего клерк имел весьма неприглядный вид.

— Доброго вам утра, мистер Крэтчетт, — улыбнулась я. Несокрушимая целеустремленность, после церковной службы дозволившая мне навязать ему свою волю, уже оставила меня; я, всего лишь гувернантка, что трудом зарабатывает на хлеб и кров, готовилась вновь склониться пред ними, искушенными мужчинами, деловыми людьми, обладателями собственности. — Надеюсь, в воскресенье вы не сочли меня чрезмерно дерзкой, — прибавила я, желая его умилостивить. — Однако мистер Рейзен очень неприступен, и договориться о приеме нелегко.