Три недели с моим братом - Николас Спаркс

– А к горе Хаф-Доум ходили? – интересовался другой.

– Нет, но отец сказал, что в следующий раз обязательно пойдем. Он говорит, это потрясающе!

– Точно. Мы с отцом в прошлом году туда ходили. Было круто.

Тут кто-нибудь замечал меня, стоящего чуть в стороне, и пытался вовлечь в разговор:

– Эй, Ник, а ты был в Йосемити?

– Нет. А вы знаете, что прежде чем стать в 1890 году национальным парком, Йосемити в 1864 году был передан американским конгрессом штату Калифорния по праву доверительной собственности, причем подтверждающий документ подписал сам Авраам Линкольн? Выкроил для этого время в разгар Гражданской войны! В итоге использование земли по доверительной собственности способствовало тому, что в 1872 году Йеллоустоун стал первым официальным национальным парком. А вы знаете, что Йосемитский водопад, имеющий высоту две тысячи четыреста пятьдесят футов, является пятым в мире и состоит фактически из трех отдельных водопадов?..

Глаза друзей медленно стекленели.

Да, позвольте представиться: мистер Популярность.

Моя сестра тоже становилась самостоятельной. Учителя относились к ней хорошо, как и ко мне, хотя ее оценки почти в каждом классе были ближе к тройке. У наших родителей высшее образование: мама – преподаватель младших классов, отец – преподаватель вуза, однако их почему-то не волновала успеваемость дочери. Они не заставляли ее учиться усерднее, не помогали ей с уроками и даже не ругали за плохие оценки. Объяснение было все тем же: «Она ведь девочка».

Зато они записали ее на занятия по верховой езде, полагая, что этот навык может ей пригодиться.

Чем лучше становились мои отметки в школе, тем усерднее я учился, желая выделиться на фоне Мики и Даны – мне казалось, тогда я буду купаться во внимании родителей, которое они безотчетно дарили моему брату и сестре за то, что Мика был старшим, а Дана – единственной дочерью. Я хотел признания хоть за что-нибудь.

Увы, что бы я ни делал, этого оказывалось недостаточно. Я никогда не сомневался в любви родителей, но не мог не думать о том, что если бы моей матери пришлось сделать такой же выбор, как героине фильма «Выбор Софи», она бы пожертвовала мной ради спасения остальных детей. Верить в подобное ужасно, и, став родителем, я понял, что внимание не равно любви, тем не менее чувства так просто не отбросить. Более того, я начал все чаще подмечать подобные моменты. Осенью, перед школой, я получал обноски Мики, а Мике и Дане покупали новые. Если бы мама узнала о моих переживаниях, она бы пожала плечами и сказала:

– Ты ведь не носил одежду Мики, так что для тебя она новая.

Никогда не забуду, как однажды в Рождество мы проснулись и обнаружили под елкой три велосипеда. Рождество было для нас самым волнующим праздником, потому что в другие дни мы редко получали желаемое. Мы считали дни до него и без остановки обсуждали то, что хотим получить в подарок. В тот год пределом наших мечтаний были велосипеды. Они означали свободу. Они означали развлечение. На нынешних велосипедах кататься уже было нельзя – так они износились. Утром мы на цыпочках вошли в гостиную и с восторгом уставились на три блестящих чуда.

Велосипед Мики был новым и блестящим.

Велосипед Даны был новым и блестящим.

Мой велосипед был… блестящим.

На миг я подумал, что он тоже новый. Однако вскоре я понял, что он выглядит так благодаря покраске. С нарастающим ужасом я осознал: родители подарили мне мой же велосипед, только отремонтированный. Разумеется, починить его стоило немало денег, однако меня убивала мысль, что я получил в подарок то, чем уже владел, а Мика и Дана – новые вещи.

Что до оценок, то родители обычно прилепляли наши табели успеваемости на холодильник, и я не мог дождаться, пока мама придет с работы и увидит мои хорошие оценки. Она увидела их и сказала, что гордится мною. Однако наутро я обнаружил наши табели в ящике стола – со слов мамы, мой табель ранил чувства Мики и Даны.

Больше табели успеваемости никогда не вывешивали на холодильник. Лишь позже я начал понимать, что Мика и Дана тоже могли быть в чем-то не уверены.

Несмотря на подобные ущемления, маму я обожал. Впрочем, ее обожали все, включая моих друзей и нашей собаки Бренди. По вечерам она читала в гостиной, а Бренди плюхалась всеми своими восемьюдесятью фунтами на мамины ноги и сворачивалась там клубком.

Маму трудно было не любить. Всегда жизнерадостная, она смотрела сквозь пальцы на то, что остальные полагали невыносимым. Например, моя мама работала, как и все мамы, но на работу ей приходилось ездить на велосипеде. Неважно, лил дождь или стояла жара под сорок градусов, мама одевалась, садилась на велосипед и крутила педали все четыре мили до работы. У ее велосипеда была одна корзина спереди и две сзади, и после работы мама ехала в продуктовый магазин, покупала все, что нужно, и возвращалась домой. И она всегда – всегда! – лучезарно улыбалась, входя в дом. Как бы труден ни был прошедший день, как бы жарко или холодно ей ни было, она всегда выглядела так, словно она счастливица и жизнь ее – лучше не бывает.

– Эй, у меня кое-что есть для вас! Не представляете, как я скучала сегодня!

Она подходила к каждому из нас и спрашивала, как прошел день. И пока она готовила ужин, я, Мика и Дана ей обо всем рассказывали.

Еще она была хохотушкой. Мама могла смеяться над чем угодно, и это располагало к ней людей. Она не была вечно оптимистичной Поллианной[4], однако осознавала, что в жизни есть и взлеты, и падения, и не стоит горевать над неприятностями, поскольку они не только неизбежны, но и преходящи.

Казалось, она знала абсолютно всех родителей моих друзей, и когда я с кем-то знакомился, вскоре мой новый друг заявлял, что его маме очень понравилась моя мама. Это всегда меня удивляло и казалось загадочным, потому что моя мама особо никуда не ходила. Почти все вечера и выходные она проводила дома с нами, а завтракала в одиночестве. К тому же мои родители никуда не выходили вдвоем – на моей памяти они пошли вместе на вечеринку только однажды, и нас прямо-таки потрясло, что они куда-то там идут. Мне тогда было тринадцать, и после их ухода Мика, Дана и я собрались на совет, чтобы обсудить этот экстраординарный случай.

– Они оставили нас одних? Какой кошмар! Мы ведь дети!

Неважно, что мы были предоставлены самим себе каждый день – какая может быть логика, когда ты жалеешь себя?

Так где же люди могли с ней познакомиться? Выяснилось, что родители наших новых друзей сталкивались с моей мамой у оптометриста. Завязывался разговор, мама умела внушить доверие, и люди открывали ей душу. Они рассказывали ей обо всем – мама была истинной Энн Лендерс[5] Фэйр-Оакса, и если я случайно упоминал какого-нибудь нового друга, мама могла сказать: