Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер

– Почему же ты не просишь ее сам в супруги и тем не положишь конец твоим терзаниям? – спросил принц.

– Я не могу. Не отдаст за меня Нектанеба своей сестры; он обручил ее Нехо, сыну Абтона, управителю летнего дворца фараона; тот гораздо богаче меня. Если фараону, – да ниспошлют ему боги бесконечные годы – угодно будет избавить Неферт от наказания, которому она подвергнется как сестра и невеста изменников, и отдать ее мне вместе с должностью виночерпия, – я буду совершенно счастлив, и впредь рука верного и преданного слуги будет наливать вино в чашу нашего славного повелителя!

– Надеюсь, что фараон благосклонно выслушает твои просьбы, а если Неферт станет женой такого усердного слуги, ее можно будет выгородить из преступлений ее близких, – ответил царевич, отпуская писца.

Из заговорщиков никто не подозревал о грозившей им смертельной опасности; каждый спокойно правил свою службу и в час захода солнца большинство направилось по домам. Нектанеба тоже по выходе из дворца пошел к себе; вблизи своего дома он встретил красивого молодого человека и дружески пожал ему руку.

– А, это ты, Нехо. Что привело тебя сегодня в Мемфис – дела или любовь? – спросил, смеясь, виночерпий.

– И то, и другое; я горю, понятно, желанием увидеть Неферт, но еще нужнее мне поговорить с тобою. Меня преследует предчувствие беды, преследуют сны, предвещающие смерть и несчастье, и я дрожу при мысли, как бы эти предчувствия не оправдались на деле, потому что знаю я отца и знаю ненависть его к чужеземцам; сношения с югом опасны, а ты рад пристать к этим интригам. Но я буду просить вас: будьте оба осторожны и не мешайтесь в заговор жрецов! Им можно рисковать многим, что вам будет стоить головы. Еще не настало время действовать, поверь мне; мы еще слишком слабы, народ еще не подготовлен!

– Ну, если бы все были так осторожны, как ты, – время свободы никогда бы не настало, – ответил Нектанеба нетерпеливо. – Впрочем, успокойся, мы ни о чем не думаем, а вот бежит Неферт тебе навстречу; утоли свои подозрения в ее поцелуе.

Присутствие девушки, которая, весело улыбаясь, приветствовала жениха, положило конец разговору. Все трое сели на террасу и заговорили о свадьбе и будущем устройстве молодой четы. Затем Нехо простился, и Нектанеба, проводив его, пошел за одним из приятелей, чтобы вместе с ним отправиться на сходку.

Роскошный загородный дом пастофора Мэны был в расстоянии часа ходьбы от Мемфиса; огромные сады и высокие стены скрывали его от любопытных взоров прохожих. В одной из зал этого дома собралось человек двенадцать; все они принадлежали к высшим классам египетского общества; были здесь и жрецы, и воины, и придворные фараона, в числе которых присутствовали Абтон и Нектанеба. Все они столпились вокруг молодого человека, который что-то с одушевлением рассказывал, иллюстрируя свой рассказ рисунками, которые чертил на папирусе углем. Оратор и был Хуха, писец, прибывший из Фив передать верноподданным египтянам Мемфиса повеление и инструкции их законного фараона Таа I, терпеливо, непоколебимо и энергично подготовлявшего новое освободительное восстание в Египте.

Лица слушателей воодушевились, завязался оживленный спор о лучших средствах привести в исполнение меры, предначертанные фараоном. В то время как Абтон говорил речь, восхваляя до небес заслуги и ум Таа Великого, божественного фараона, не скупясь на выражения ненависти и презрения по адресу «Шасу», в залу вбежал старый невольник, бледный, как полотно, и глухим голосом закричал:

– Господин, солдаты проникли в сад и оцепляют дом!

Воцарилось мертвое молчание; вмиг у всех присутствовавших пронеслось сознание, что они погибли; спасаться было поздно; слышался тяжелый, мерный шаг солдат и бряцание оружия. Хуха один не потерял головы; проскользнув в темный угол, он разорвал там в мелкие клочья письмо, привезенное из Фив, и нарисованный им план; от исполнения этой необходимой меры предосторожности его внимания не отвлекли ни открывшаяся уже дверь, ни вошедшие принц Намурад и Потифар в сопровождении отряда стражи.

– Наконец-то мы накрыли вас с поличным, изменники, бунтовщики! – сказал царевич, окидывая негодующим взором смущенные и растерянные лица заговорщиков. – А ты, Абтон, ты, образец верного слуги, – своими ушами слышал я здесь под окном, как выражался ты о фараоне и твоем благодетеле, возвысившем тебя! Делай свое дело, и смотри, чтобы ни один из них не ускользнул, – прибавил Намурад, обращаясь к Потифару, в сумрачном взоре которого на мгновенье мелькнули гнев и сожаление.

Узнав на следующей день о важном аресте, сделанном накануне его двоюродным братом, Апопи задрожал от гнева. Открытие это явилось еще лишним доказательством того, что постоянный заговор и непобедимая ненависть египтян минировали почву под его ногами, ежечасно угрожая новым ужасным восстанием, подавить которое с таким трудом удалось его деду и предкам. И, несмотря на очевидную опасность такого положения, фараон не мог наказать виновных так, как бы ему хотелось; руководители движения были недосягаемы, а взяться за жрецов, замешанных в подготовляемом из Фив заговоре, было нельзя, не восстановив против себя могущественной касты, влияние которой на народ было безгранично. Так было и на этот раз; обыск в доме пастофора остался без результата и остатки папируса доказали только, что заговорщики успели уничтожить компрометирующие их документы. Следствие затянулось; как всегда, жреческую касту щадили. Пастофор Мэна, которому болезнь помешала присутствовать на собрании, был объявлен невиновным; другой жрец, схваченный в своем доме, умер два дня спустя после своего ареста, чем воспользовались, чтобы не трогать его семьи и вернуть свободу его брату; вся тяжесть фараонова гнева обрушилась на офицеров, из которых трое были обезглавлены в тот же вечер, а другие, в том числе и Абтон с Нектанебой и еще несколько служащих, – были заключены в цитадель. По суровым египетским законам все родные виновных разделяли их участь; сестра Нектанебы и сын Абтона были заключены в тюрьму и, как обвиняемые второстепенной важности, очень скоро приговорены: бедный Нехо – к крепостным работам при возведении укреплений Авариса, а Неферт предстояла не менее печальная участь, от которой ее избавило только заступничество Пэт-Баала.

Царевич Намурад не забыл просьбы писца, бдительности которого они были обязаны открытием заговора; в добрую минуту он повергнул эту просьбу на благоусмотрение Апопи, который приказал освободить молодую девушку, ничего, конечно, не знавшую о заговоре мужчин; но насчет должности виночерпия фараона обещал подумать, когда процесс будет вполне закончен. Однажды утром Неферт вывели из темницы и царский писец объявил ей, что фараон, по бесконечной доброте своей, милует ее и отдает в жены Пэт-Баалу; молодая девушка, страстно любившая своего жениха, чуть не лишилась рассудка. Ничего не оставалось делать, как покориться судьбе. Послушно позволила она отвести себя к родственнице своего будущего мужа и, неделю спустя, увенчанная цветами, но с ненавистью и отчаянием в душе, вошла супругой в дом, ныне принадлежавший Пэт-Баалу и который также некогда приготовлял для нее Нехо.

Около четырех месяцев прошло с того времени, как Абтон и Нектанеба были заключены в государственную тюрьму; судьба их все еще не была решена; мрачно и беспросветно тянулась их жизнь в тесной каморке, куда их неразлучно заключили. Иосэф, продолжавший пользоваться сравнительной свободой внутри крепости, прислуживал заключенным и, по обязанности службы, заходил по нескольку раз в день в комнату разжалованных хлебодара и виночерпия. Будучи семитом, Иосэф гораздо больше симпатизировал гиксам, чем египтянам, которых скорее даже ненавидел со времени наказания, которому подвергся в доме Потифара, и потому в глубине души радовался, что попытка возмущения кончилась так неудачно. О причинах немилости Абтона и Нектанебы он знал от Гуапура, которому в свою очередь сообщил подробности писец-секретарь Гармаху.