Кровь героев - Александр Зиновьевич Колин

ведении разного рода грязных дел. Он сумел заставить Климова подписать протокол, где над обычной, заключающей подобного рода документы фразой «с моих слов записано верно», перо капитана зафиксировало некоторые факты, говорящие совсем не в пользу подозреваемого. Погибшего отчима он недолюбливал? — Недолюбливал. Находился на даче в тот самый день, когда был убит Лапотников? — Находился. Имел с ним нелицеприятный разговор, закончившийся ссорой? — Имел. Ударил Лапотникова железякой по голове? — Ударил.

Никакие ссылки Климова на то, что когда он покидал дачу, отчим был жив и что в холле Александр виделся с братом жены Лапотникова, который собирался поговорить с Юрием Николаевичем, и на прощание с обоими охранниками, — ничто не помогало. На разумный, с Сашиной точки зрения, совет — задать необходимые вопросы всем вышеупомянутым лицам — капитан отвечал издевательскими усмешками.

Когда мучимый похмельем Климов раз в третий повторил свое предложение, оперативник неожиданно, как понял Александр, это была манера Нестерова вести допросы, завопил:

— Хватит мне тут Ваньку валять! Кто твой сообщник? Ты или он убил Кривцова и Чекаева?

Капитан назвал еще пять фамилий, две из которых принадлежали женщинам. Всех их он считал жертвами Климова и его неведомого помощника! Саша потерял дар речи. Это было уж слишком!

Вдруг в комнату влетели двое здоровых парней в тренировочных костюмах и, сбив Климова на пол, принялись избивать его резиновыми дубинками, орудуя ими грамотно, то есть стараясь не оставлять следов. У Александра уже не нашлось моральных сил для сопротивления. Он лишь, закусив до крови губу, старался не издать ни звука, пока шла экзекуция. Казалось, выбивание признания длилось не меньше часа, но Климов не раскололся, однако и того, что он признал, подписав протокол, судя по всему, было довольно для его содержания в камере.

Вновь оказавшись на стуле, Саша потребовал прокурора и адвоката; в ответ на свое требование он получил ощутимый тычок и обещание Нестерова натянуть ему, умнику, глаза на жопу.

Ночь прошла в одиночке. А утром Саша встретился со следователем, однако, почему-то не с «важняком» Старицким — он в это время говорил по телефону с Нестеровым, — а с неким молодым человеком, юристом второго класса, что соответствует привычному для всех званию старшего лейтенанта.

Евгений Иванович, так представился молодой следователь, использовал, что называется, диаметрально противоположный подход к подследственному, исключая какое-либо давление и стараясь, в отличие от грубых «ментов», воздействовать мягкостью и убеждением. Благодаря Евгению Ивановичу, Климов кое-как составил для себя картину происшествия, имевшего место в загородном дворце господина Лапотникова после его, Сашиного, отъезда. Александру показался совершенно диким тот факт, что следствие пытается, как говориться, сшить шубу из гнилой овчинки, обвиняя в убийстве Лапотникова и остальных его — Климова. Об этом он и заявил сидевшему перед ним юристу второго класса, который в конце концов покинул «покои» Климова не солоно хлебавши. Впрочем, и сам Саша не многого достиг, позвонить ему не разрешили, адвоката не прислали.

После ухода следователя Климова вторично «проутюжили», на сей раз никуда не вызывая, а, так сказать, прямо на дому. Наступило третье утро Сашиного пребывания в милицейских застенках. Александр проснулся с рассветом и принялся размышлять.

«Благодарю тебя, Единый, что в Третью Думу я не взят, от всей души с блаженной миной, благодарю тебя сто крат, — продолжал мурлыкать Климов, разглядывая низкий серый потолок. — Благодарю тебя, мой Боже, что смертный час — гроза глупцов, из разлагающейся кожи исторгнет дух в конце концов. И вот тогда, молю беззвучно, дай мне исчезнуть в черной мгле — в раю мне будет очень скучно, а ад я видел на Земле».

Последнюю фразу Александр повторил, причем второй раз уже громче. Он сел на койке, посмотрел в маленькое зарешеченное окошко и горько усмехнулся. В этот момент охранник с лязгом отодвинул засов и, отперев ключом стальную дверь, впустил в Сашину камеру высокого широкоплечего человека.

— Здорово, заключенный, чего расселся? — спросил вошедший и, улыбнувшись во всю ширину своей открытой физиономии, приветливо протянул Климову огромную руку. Когда тот с нескрываемым удивлением пожал ее, великан добавил: — Здравия желаю, товарищ младший сержант.

— Валька? — произнес Климов, обретя дар речи. Вот уж кого он не ожидал тут увидеть. — Богдан?

— Ну, я, ну и что? — как ни в чем не бывало проговорил одетый в легкий светло-бежевого цвета костюм-двойку посетитель. Затем достал из кармана смятый платок и вытер им лицо. — Жара… А у тебя тут ничего вроде, а?

Климов видел своего однополчанина в последний раз несколько лет тому назад. Его раскрасневшуюся шею украшал старый, почти двадцатилетней давности, шрам длиною сантиметров десять — память об одной зэчке, которая собиралась отделить Валькину голову от туловища с помощью огрызка стекла.

«Не могу, мол, парень, мужика хочу», — подзывала она молодого солдатика к проволочному ограждению. А Богданов, известное дело, детинушка метр девяносто ростом и, как пионер, всегда готовый, польстился: баба была, хоть и в фуфайке да стриженая, но лицо все равно красивое. Думал он сладеньким побаловаться, а тут… Неувязочка вышла. Хорошо хоть выжил, но в госпитале поваляться пришлось…

Валентин и Александр были из одного города, в армии сдружились, а после дембеля, вернувшись домой, Саша познакомил армейского друга с ушаковской командой, но Богданов не слишком-то любил рок и не то чтобы не прижился там, просто не стал до конца своим. Климов потянул было своего товарища в Политех, однако тот завалил один экзамен и, взяв документы, чтобы не терять год, поехал поступать в военное училище. Так вот и разошлись их пути.

Они несколько раз встречались, выпивали вместе, говорили о том о сем, понимая, что в сущности уже и не друзья даже — так, знакомые.

Удивляться же Валькиному визиту при ближайшем рассмотрении и не следовало бы, Климов знал, что служба на благо Родины в конце концов привела Богданова во Внутренние органы, в ведении которых находились и войска, в чьих рядах Александр и Валентин оттрубили два года. Когда они в последний раз виделись, Валька был капитаном, теперь, надо полагать, его повысили. Так оно и оказалось на самом деле.

— Да, майор, майор, — отмахнулся Валька и, доставая из папки небольшой, уже заполненный бланк, сказал: — На вот лучше, автограф оставь.

— Что это такое? — спросил Климов, разглядывая документ.

— Подписка о невыезде, — нетерпеливо бросил Богданов, протягивая старому приятелю папку, чтобы удобнее было поставить свою подпись. — Твой билет на выход отсюда.

Когда с формальностями было покончено, старые армейские приятели вышли на улицу, и Богданов подвел Климова к черной «волге» с государственными номерами, стоявшей у входа в