Записки из чемодана. Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти - Иван Серов

На справке, которая лежала передо мной, я написал, как теперь уже ясно, непродуманную резолюцию: «Не изменив содержания аттестации, данной Руденко, невозможно использовать в разведке».

Какой смысл я вкладывал в это решение: за прошедшие 3–4 года с тех пор, как написана аттестация, человек мог измениться, устранить недостатки, тем более что он продолжал служить в Советской Армии и учиться на ракетных курсах, куда не всякого офицера допускают. Поэтому при очередной аттестации изменится и содержание аттестации.

Я был уверен, что Ляхтеров и Смоликов так это и поняли, потому что, прослужив по 40 лет к тому времени в Армии, сами десятки раз составляли аттестации. Они также отлично знали, что никто не может изменить утвержденную аттестацию на офицера, кроме начальников, ее подписавших. И наконец, они знали, что начальник, у которого офицер прослужил менее 1/2 года, не имеет права его аттестовать.

Поэтому распущенный слух, что якобы мою резолюцию подчиненные поняли как намек на ее переделку, не состоятелен и является злостным вымыслом.

Через некоторое время мне позвонил Варенцов, очевидно, после того как ему стало известно о моем отрицательном отношении к приему Пеньковского.

Варенцов начал расхваливать Пеньковского, что он его знает десятки лет с хорошей стороны, что он воевал. Я возразил Варенцеву, указав, что на него плохая аттестация Военного Атташе. Он на это сказал, что он сейчас кончает ракетные курсы и имеет блестящую характеристику и просил ещё раз рассмотреть этот вопрос.

Я дал Указание Смоликову проверить и собрать все материалы. Он в конце разговора сказал, что ему также звонил Варенцов.

В дальнейшем ещё раз т. Смоликов приходил с документами и справкой на Пеньковского, из которых было видно, что он уволен приказом начальника Ген. Штаба, и тогда сказал Смоликову, я по-прежнему не согласен…

Через несколько дней, встретив меня, Варенцов вновь расхваливал Пеньковского, на что я ответил, что больше добавить ничего не могу к тому, что сказал. Я считал, что на этом вопрос закончен.

Никому из подчиненных я не давал указаний ни о приеме Пеньковского в ГРУ, ни о переделке его аттестации. Это подтверждается документами: приказом о зачислении, подписанным т. Роговым, и аттестацией, подписанной т. Ляхтеровым и утвержденной т. Роговым.

Оба эти документа составлены с нарушениями существующего порядка в армии по аттестованию и оформлению приказов.

За это нарушение должны отвечать товарищи, допустившие его, но вместе с этим — я, как руководитель Главного Управления, доверчиво относившийся к этим товарищам, и не контролировал в должной мере их действия.

О том, что Пеньковский принят и работает в ГРУ, я узнал через несколько месяцев, когда увидел его фамилию в числе офицеров, выделенных для обслуживания выставки в Москве.

Я спросил у нач-ка отдела т. Рогова, откуда взялся Пеньковский, на что мне т. Рогов ответил, что кадры разбирались с ним и т. Роговым (зам. нач. ГРУ), подписан приказ о назначении…

…Показания на допросе предателя Пеньковского о том, что он якобы жене и дочери оказывал мелкие услуги и «покупал сувенирчики», является клеветой. Я вновь подтверждаю свое объяснение по этому вопросу, доложенное ЦК КПСС.

Впервые я предателя Пеньковского увидел на Шереметьевском аэродроме летом 61 года.

Простившись с женой и дочерью, улетавшими с туристической группой в Лондон, я встал у окна около пропускного пункта. Ко мне подошел незнакомец и, поздоровавшись, сказал, что он тоже летит в Лондон. Я подумал, что это сотрудник КГБ, знающий меня.

Никаких поручений я ему не давал, как он показал, потому что: во-первых, я не знал, кто он такой, во-вторых — в этом не было необходимости, так как накануне я попросил начальника Управления т. Соколова предупредить военного атташе т. Ефимова*, что если жена обратится к нему за помощью, оказать ей содействие. Это я сделал, потому что у дочки бывают приступы в животе и может потребоваться врач.

Далее, если бы предатель в Лондоне установил нормальное знакомство с женой и дочерью, то ему не понадобилось бы добывать домашний адрес семьи и телефона через порученца, как он об этом показал.

Поэтому я отвергаю эту клевету предателя на жену и дочь и не сомневаюсь в их честности и преданности Родине.

Из тезисов к выступлению И. Серова на заседании Комитета партийного контроля при ЦК КПСС в мае 1965 г.:

Мне хочется Партийной Комиссии высказать ряд своих соображений, из которых вытекает, что предателю слишком долго давали возможность заниматься подлым делом на глазах у контрразведчиков.

Постараюсь это доказать:

а) В апреле 1962 года, т. е. за полгода до ареста предателя, я принял решение его уволить из ГРУ и дал об этом указание Смоликову. КГБ, узнав об этом и сославшись на записку в ЦК, не согласилось с моим решением, мотивируя, что его трудно будет «доработать».

К тому времени уже было достаточно данных о его предательстве: проверялся в телефонных будках, дважды зафиксированы встречи с иностранцами во дворах, и даже в английском посольстве с женой разведчика, и наконец дома фотографировал сборник «Миноксом»[761].

И вместо того чтобы скажем, захватить его на фотографировании или перед явкой с иностранцем, отобрать улики, допросить и решать вопрос о его преступлении, ему 6 месяцев давали возможность работать в ГРУ, узнавать у офицеров новости, посещать библиотеку секретную и брать оттуда материалы, и все это на глазах у контрразведчиков передавать врагу.

Эта «доработка», я думаю, дорого обошлась государству, и неплохо было бы проанализировать, что он передал за эти полгода врагу, так как к тому времени он обнаглел. Нет сомнения, что можно было его «доработать» и не в секретном учреждении, но с меньшими потерями.

Ведь с предателем Поповым мы поступили разумнее, хотя еще ничего не знали о нем. Троих подозрительных перевели из Германии и через 2 месяца в Москве изобличили Попова[762]. Ни Шалин, ни Штеменко — не показатели.

Из постановления Комитета партийного контроля при ЦК КПСС об исключении И. Серова из партии 8 апреля 1965 г.:

…Будучи начальником ГРУ, нарушал партийные принципы в работе, и, попирая установленные в Советской Армии порядки, допустил проникновение в Советскую военную разведку ранее отчисленного из ГРУ как не внушающего доверия Пеньковского, впоследствии оказавшегося агентом иностранной разведки, предательством которого нанесен большой ущерб оборонной мощи и государственным интересам СССР.