Из тупика - Валентин Пикуль

— Княгиня! До отхода ледокола осталось совсем немного времени. А вы, я вижу, еще не начали собираться… За четверть часа до отплытия «Минин» даст условную сирену. Пора, пора!

Вадбольская сидела за столом в белой блузке, высокий воротник «медичи» подпирал ее пухлый, надменный подбородок. Она кормила девочку, размачивая в сладком чае зачерствевший имбирный пряник.

— Садитесь, Мишель, — произнесла спокойно. — Право, не думала я, что все произойдет так стремительно. Вы все-таки поступили тогда весьма неразумно, вычеркнув мое имя из списков… Я была бы теперь очень далеко от вас!

— Потому-то и вычеркнул, — дерзко ответил Басалаго, расцепляя ремень на полушубке и садясь возле печки. — А теперь у вас отдельная каюта со всеми удобствами. Ледокол вооружен артиллерией, минами, команда военная. Нет паники, все налажено, первая бункеровка в Мурманске, потом Тромсе и… океан!

— Дядя Мишель, — спросил ребенок, — а медведи будут?

— Вот медведей-то как раз и не будет. Они остаются в России!

— Клавдия, — сказала Вадбольская дочери, — если ты будешь баловаться, я оставлю тебя здесь… с медведями. Ешь скорее!

— Княгиня, — заметил Басалаго, снова посмотрев на часы в нетерпении, — еще никогда так быстро не летело время, как сейчас. Мы доживаем последние минуты в России, дорога предстоит очень дальняя, и перед нею мы посидим, но… потом! А сейчас, умоляю вас, давайте же собираться.

— Ну, хорошо, — сказала Вадбольская, поднимаясь. — С чего начать? Просто руки опускаются. Я ведь тут обжилась, вещей много…

Басалаго решительно скинул полушубок возле порога:

— Я совсем забыл, что женщины, даже такие прекрасные, как вы, все равно остаются женщинами, с присущими им недостатками. И конечно же, нельзя доверять женщинам того, что связано с исполнением во времени!

Одних баулов было восемнадцать, и в каждый из них Басалаго, ползая по полу, пихал и пихал имущество княгини. Вперемешку летело, прессуясь под коленом лейтенанта, все подряд: платья, какие-то сумки, деньги, книжки, бумаги, письма (он их прочтет потом, чтобы узнать — нет ли соперника?).

Совсем неожиданно прозвучал вопрос Вадбольской:

— А куда делась голова Наполеона? Она стояла вот тут…

— Я, кажется, сгоряча сунул ее в баул. Она тяжелая, и я решил, что внутри ее деньги… Разве не так?

— Это не моя вещь, а хозяйки дома. Выньте ее!

— Но как жеея могу вспомнить, в каком она чемодане?

— Но что подумает обо мне хозяйка дома?

— Не все ли равно, живя в Монреале, знать, что именно думает о нас хозяйка дома в Архангельске? Ах, стоит ли беспокоиться теперь о голове Наполеона, когда своя голова трещит… Княгиня, еще раз взываю: одевайте ребенка… Ведь я с утра предупредил вас, чтобы вы были готовы.

— Но я никак не предполагала, что все будет так срочно!

— Да. Нашлись предатели в Архангельске, которые уже напекли караваев и выехали в Холмогоры с хлебом и солью — встречать большевиков… Наши «Бепо» разбиты, и красные вот-вот могут ворваться в город со стороны Исакогорки. Торопитесь!

Издалека — с Двины — взревела мощная сирена корабля, и лейтенант Басалаго, смертельно побледнев, вскочил с пола.

— «Минин»? — испугалась и княгиня.

— Кажется… Нет, нет, — заговорил Басалаго, — не может быть. Наверное, это гудит «Канада». Или «Сусанин»? Давайте не будем гадать… быстро, быстро!

— Всегда ты копаешься, — сказала Вадбольская дочери. — Я тебе столько раз говорила, что сначала пальто, а потом шарф… Господи, где твой второй валенок, Клавдия? Клавдия, — повысила голос княгиня, — я с кем сейчас разговариваю? Почему ты не отвечаешь матери?

— О-о-о, — простонал Басалаго. — Вы можете, княгиня, проникнуться сознанием значимости этого момента?.. Мы уходим! Не в театр! Мы уходим из России. Вы понимаете — мы уходим. Мы никогда не вернемся. Россия потеряна для нас… Навсегда. Прошу вас еще раз — поторопитесь…

Вадбольская оглядела ряды баулов, подняла воротник шубки дочери, накинула на ее головку мохнатый шарф.

— В чем вы меня упрекаете, Мишель?.. Я давно готова!

— Я тоже… — засмеялась девочка.

— Тогда присядем, — сказал Басалаго. — Помолчим…

Все трое присели перед дальней дорогой: прочь из России… Вцепившись пальцами в черные жесткие волосы, Басалаго мотался на стуле как пьяный. Виделись ему блески гавани Севастополя, ярость прорыва в Дарданеллы, труп Ветлинского, заметенный снегом на мурманском безлюдье, и многое-многое другое…

— Встали! — сказал резко, берясь сразу за два баула. И, радуясь путешествию, прыгала девочка.

— Надо бы позвать извозчика с улицы, чтобы помог…

— Извозчи-и-ик! — позвали через форточку.

Дверь с треском разлетелась перед Басалаго, и два баула с грохотом покатились по лестнице. В проеме дверей стояли люди с красными повязками на рукавах.

— Спокойно, — приказали они. — Не двигаться… руки!

Выстрелив наотмашь, Басалаго ударил ногою в окно. Брызнули стекла. Жестко и люто, влетел мороз с улицы.

Еще выстрел, и Басалаго кубарем выскочил на улицу — в снег…

Вадбольская вздернула подбородок, и бриллианты яростно вспыхнули в мочках ее ушей, ярких от гнева.

— Надеюсь, — заявила она с вызовом, — это необязательно, чтобы я, княгиня Вадбольская, стояла перед вами с поднятыми руками?..

Басалаго рухнул в снег, что-то хрустнуло в ноге, и, быстро вскочив, он поскакал по тропке среди высоких сугробов в сторону спасительной калитки. Дернул ее на себя, и его ударили кулаком прямо в лицо. Чья-то рука вырвала из пальцев револьвер.

— Стой, — сказали, — не надо бегать тебе… лежи!

Пожилой рабочий из Соломбалы стоял над ним, широко расставив ноги в высоких фетровых валенках. Трещал мороз, осыпались инеем тонкие ветки, а на рабочем была фуражка, и ярко алели на стуже щеки его. Басалаго локтями оттолкнулся от твердого наста тропинки, рухнул спиною в пышный сугроб. Над ним — небо, облака…

— Ну, стреляй, — сказал он. — Чего тянешь?

Рабочий сунул револьвер в карман.

— Не за тем, — ответил, — мы за тобою от самого Мурманска охотились, чтобы здесь пристрелить… Нет, лейтенант! Суд будет. А я тебе — не судья, я только свидетель этому времени…

Издалека наплывал от Двины могучий рев на слободу, что притихла в синеватых сугробах.

— Не «Минин» ли? — прислушался рабочий, сразу посуровев.

Вот тогда Басалаго заплакал и поднял лицо кверху. Его глаза рыскали по окнам, отыскивая в последний раз лицо прекрасной женщины, которая уже никогда не будет ему принадлежать.

Но… что это? Чьи-то руки высунулись на мороз и деловито стали затыкать подушкой выбитое окно. Подушка была такая яркая, такая пестрая, словно — ее украли в цыганском таборе.