Битва за Рим - Колин Маккалоу

— Знаю, — отозвался Катул Цезарь надменно, — более того, я твердо убежден, что ни один из нас не сможет сказать ничего, что повлияло бы на твою точку зрения. Твой разум закрыт для любых доводов. Так же как и твой кошелек, в котором прячутся деньги Гая Мария, полученные тобой за то, чтобы ты обелил репутацию его сына-убийцы!

Цинна покраснел. Он ненавидел эту свою особенность — она выдавала его, — но ничего не мог с собой поделать.

— В любом случае существует только один способ, каким мы, отцы Сената, сможем убедить Луция Цинну поддерживать те меры нашего старшего консула, которые он предпринял с такой заботливостью, — вновь заговорил Катул Цезарь. — Я предлагаю, чтобы торжественную и обязательную клятву дали оба — Гней Октавий и Луций Цинна. Пусть поклянутся поддерживать нашу нынешнюю правительственную систему в том виде, как она была установлена Луцием Суллой.

— Я согласен, — сказал Сцевола, великий понтифик.

— И я, — сказал Флакк, принцепс Сената.

— И я, — сказал Антоний Оратор.

— И я, — сказал цензор Луций Цезарь.

— И я, — сказал цензор Красс.

— И я, — сказал Публий Сервилий Ватия.

— И я, — сказал наконец Луций Корнелий Сулла, поворачиваясь к Сцеволе. — Великий понтифик, ты приведешь к присяге новоизбранных консулов?

— Да.

— Я дам эту клятву, — громко произнес Цинна, — если увижу, что Сенат проголосовал за нее подавляющим большинством.

— Давайте разделимся, — мгновенно отозвался Сулла. — Те, кто за эту клятву, пожалуйста, встаньте от меня справа, те, кто против, — слева.

Всего несколько сенаторов оказались слева от Суллы, и первым из них был Квинт Серторий. Его мускулистая фигура казалась воплощенным гневом.

— Сенат разделился и наглядно выразил свои желания, — сказал Сулла с совершенно бесстрастным лицом. — Квинт Муций, великий понтифик, как ты будешь приводить их к присяге?

— По закону, — быстро ответил Сцевола, — сначала весь Сенат отправится вместе со мной в храм Юпитера Наилучшего Величайшего, где фламин Юпитера и я принесем жертву верховному богу. Это будет двухлетняя овца.

— Замечательно! — громко воскликнул Серторий. — Готов поспорить, что, когда мы поднимемся на вершину Капитолия, все необходимые для обряда люди и животные уже будут ждать нас.

— После принесения жертвы, — продолжал Сцевола как ни в чем не бывало, — я попрошу Луция Домиция, сына последнего великого понтифика, сделать предсказание по печени жертвы. Затем я поведу Сенат в храм Семо Санка Дия Фидия, бога нерушимых клятв и пророческой доброй веры. Там, под открытым небом, — как это предписывается обрядом для всех приносящих клятву — я потребую, чтобы новоизбранные консулы поддерживали законы Корнелия.

— Тогда веди же нас туда, великий понтифик, — произнес Сулла и первым поднялся со своего места.

Знамения были благоприятными, особенно во время перехода из Капитолия в храм Семо Санка Дия Фидия, когда над сенатской процессией, входящей в ворота храма Санка, высоко в небе пролетел орел.

Но Цинна вовсе не собирался поддерживать законы Суллы. Он совершенно точно знал, как сделать так, чтобы его клятва не была клятвой. Когда сенаторы держали путь на вершину холма, в храм главного Капитолийского бога, Цинна намеренно столкнулся с Квинтом Серторием и, незаметно для остальных, попросил найти ему камень определенного вида. И пока сенаторы передвигались от одного храма к другому, Серторий незаметно обронил камень в складки тоги Цинны. Тот смог удобно подхватить его левой рукой — камень был маленький, гладкий, овальный.

Еще в детстве Луций Корнелий Цинна, как и всякий римский мальчишка, знал о том, что для принесения тех высоких клятв, которые так любят дети, — клятв дружбы и вражды, страха и ярости, отваги и обмана, — необходимо выйти на открытый воздух. Когда приносятся клятвы, боги на небесах должны быть свидетелями, иначе эти клятвы не будут истинными и обязательными. Как и вся их детская компания, Цинна воспринимал этот ритуал всерьез. Но однажды он познакомился с сыном всадника Секста Перквитиния, в семье которого не раз нарушали данную клятву. Он был всего двумя годами старше Цинны. Он-то и научил его давать ложную клятву.

— Все, что ты делаешь, — говорил он, — держится на костях Матери-Земли. И потому, давая клятву, держи в руке камень. Тем самым ты вверяешь себя заботам богов подземного царства, потому что подземное царство также построено на костях Матери-Земли. А камень, Луций Корнелий, и есть эти кости!

И когда Луций Корнелий Цинна под открытыми небесами клялся поддерживать законы Суллы, то плотно сжимал камень в левой руке. Закончив говорить, он быстро преклонил колени на полу храма, который был усеян листвой, хворостинками, мелкими камешками, ведь этот храм не имел крыши. Цинна сделал вид, что поднимает свой камень оттуда.

— И если я нарушу свою клятву, — произнес он внятным голосом, — то пусть меня сбросят с Тарпейской скалы точно так же, как я сейчас бросаю этот камень!

Камень взлетел в воздух, ударился о неопрятные, облупившиеся стены и вернулся в лоно своей Матери-Земли. Никто, видимо, не придал значения его поступку, и Цинна вздохнул с большим облегчением. Очевидно, тайна, которой владел дурно воспитанный сын Секста Перквитиния, была неизвестна римским сенаторам. Теперь, когда Цинна будет обвинен в нарушении клятвы, он сможет объяснить, почему не считал себя связанным ею. Весь Сенат видел его бросающим камень. Он заранее обеспечил себя сотней непогрешимых свидетелей. Этот трюк никогда больше не сработает, зато здорово помог сегодня. Вот бы Метелл Поросенок порадовался, если бы знал!

* * *

Хотя Сулла присутствовал при инаугурации новых консулов, он не остался на пир, отговорившись тем, что ему необходимо приготовиться к завтрашней поездке в Капую. Однако Сулла еще побывал на первом официальном собрании Сената в новом году, которое происходило в храме Юпитера, — как оказалось, для того, чтобы выслушать короткую и угрожающую речь Цинны.

— Я удостоен своей должности и не опозорю ее, — говорил Цинна, — однако если что и внушает мне дурные предчувствия, так это вид уезжающего бывшего старшего консула, который собирается вести армию на Восток. Туда предстояло отправиться не ему, а Гаю Марию. Даже не принимая во внимание незаконное судебное преследование Гая Мария, по моему мнению, бывшему старшему консулу следовало бы остаться в Риме, чтобы ответить на некоторые обвинения.

Обвинения в чем? Никто толком не понимал этого, хотя большинство сенаторов склонялись к выводу, что Цинна имел в виду обвинения в государственной измене. И основой их послужил бы привод Суллой своей армии в Рим. Сулла только вздохнул, подчиняясь неизбежности. Неразборчивый в средствах, он прекрасно знал цену собственным клятвам — они немедленно будут им нарушены, как только в этом возникнет необходимость. Но он не считал Цинну человеком, подобным себе, и вдруг это оказалось именно так. Какая досада!

Покинув Капитолий, Сулла направился к Аврелии, по дороге размышляя о том, как лучше расправиться с Цинной. К тому времени, когда он дошел до дома Аврелии, у него уже был готов ответ. Сулла широко улыбнулся Евтиху, который открыл ему дверь. Однако улыбка тотчас исчезла, едва Сулла увидел лицо Аврелии — оно было мрачно, а в глазах отсутствовало всякое выражение.