История Дома Романовых глазами судебно-медицинского эксперта - Юрий Александрович Молин

то в начале ХХ века отечественные терапевты при терапии нарушений ритма сердца грудной жабы продолжали использовать рекомендации великого С.П. Боткина. К широко использовавшимся в то время препаратам относились настой травы наперстянки с добавлением уксуснокислого или бромистого калия (при приступах тахиаритмии), азотнокислое серебро, угнетавшее повышенную возбудимость миокарда, мочегонная микстура (настой из ягод можжевельника и сироп из морского лука) при декомпенсации сердечной деятельности с отеками. Во время приступа грудной жабы использовалась смесь настоек валерианы, наперстянки, красавки и эфирных капель Гофмана (по 20 капель на прием). При лечении сердечного приступа С.П. Боткин рекомендовал также местные раздражающие препараты на область сердца (подкожные впрыскивания фаулерова раствора мышьяка), послужившие прототипом современных мазевых аппликаций на грудную клетку при стенокардии. С 1880-х годов в практику снятия сердечной боли С.П. Боткиным была введена ингаляция «веселящего газа» (смесь закиси азота и кислорода), применяющаяся до сих пор (Архангельский Г.В., Шульцев Г.П., 1989).

В дневнике последнего года жизни вместе с заметками о здоровье – думы об отце. К.Р. отметил, что в Константине Николаевиче некоторые из его современников за много лет до освобождения крестьян угадывали «будущего большого деятеля». Среди последних впечатлений – радость по поводу объявления Италией войны Австрии. Размышлял и о своем роде. Творчески живя до последних дней сердцем и умом, он собирался написать книгу о достойной представительнице своей фамилии – Великой Княгине Елене Павловне[253], покровительнице искусств и наук, дружившей с отцом…

Между тем, судьба готовила Константину Константиновичу новый удар. Близкие видели, с какой тревогой князь просматривал газеты с фронтовыми известиями, как жадно слушал вернувшихся по делам с театра военных действий, как ждал писем сыновей и зятя. Очевидец очередной трагедии, Г.К. Романов (2001) писал: «…20 мая утром я получил записку от матушки, в которой она сообщала, что Костя[254] убит. Генерал Брусилов, командовавший Юго-Западным фронтом, телеграфировал отцу, что Багратион пал смертью храбрых 19 мая под Львовом. Он командовал ротой и был убит пулей в лоб, чуть ли не в первом бою. Отцу не сразу сообщили о смерти Багратиона. Матушка не решалась ему об этом сказать и просила дяденьку приехать из Стрельны, чтобы подготовить отца. Дяденька сразу же приехал и осторожно сообщил об этом. Когда я остался с отцом один, на нем лица не было. Я, как мог, старался его утешить. Когда я пришел к Татиане, она сидела в Пилястровом зале… Слава Богу, она верующий человек и приняла постигший ее тяжкий удар с христианским смирением. Она не надела черного платья, а надела все белое, что как-то особенно подчеркивало ее несчастье. В тот же день вечером была панихида в церкви Павловского дворца, на которую приехали Их Величества с Великими Княжнами и много публики. Отец, конечно, не мог присутствовать на панихиде. Татиана уехала с Игорем на Кавказ, на похороны мужа. Костю похоронили в старинном грузинском соборе, в Мцхете». Скупые, четкие слова отчета, похожего на военный рапорт.

Запись в дневнике Императрицы Марии Федоровны от 21 мая 1915 года гласит: «…затем я отправилась в Павловск и посетила их всех, попила там чаю, посетила Костю, которому немного лучше. Бедная Татьяна находится на пути в Тифлис, чтобы встретить в Харькове гроб мужа». Ни Константин, ни Минни еще не знали, что это была последняя их встреча…

* * *

Неслышно накрапывал нудный летний дождь, и ничего вдали не существовало: ни отягощенных влагой ветвей деревьев, ни пустынных скучных аллей, ни затихшей в редком безветрии Славянки. Дворец казался неживым. Тяжелые бархатные шторы были раздвинуты до предела, и тусклый предвечерний свет пасмурного дня неохотно вливался в высокие окна, растекаясь по обитым штофом стенам, по мебели красного дерева, по узорчатому кафелю огромного камина. Константин Константинович открыл глаза и взглядом подозвал к себе бодрствовавшего камердинера, прошептал: «Душно, боль в груди нарастает…». Перевел глаза на любимую дочурку Верочку, игравшую на диване у рояля, снова задремал. Вдруг в полусне вновь увидел знакомую аллею Павловского парка, по которой что-то двигалось, грозно и неотвратимо приближаясь. Вгляделся. Что это? Нечто до боли в сердце родное, знакомое. Узнал коляску, несшую на себе распластанное тело отца и бегущих рядом малышей, Гаврилушку и Иоанчика. И вдруг все исчезло! Прекрасная большая рука вечного труженика бессильно разжалась. Томик маркиза де Кюстина с воспоминаниями о России скользнул на ковер…

Вновь предоставим слово свидетелю трагедии, сыну Гавриилу Константиновичу: «Когда я был у знакомых под Лугой, мне сообщили по телефону, что отцу нехорошо. Это было 2 июня. Я заказал экстренный поезд из Луги до Александровской. Поезд очень быстро, без остановок, примчал на станцию, где меня ждал большой автомобиль родителей. Увы, шофер Ланге мне сказал, что “нашего благодетеля не стало”. От него первого я узнал о кончине отца. Было очень тяжело, но в первые минуты как-то не осознаешь своего горя. Когда я вошел в переднюю Павловского дворца, дяденька и тетя Оля спускались по лестнице. Мы обнялись. Матушка сидела у себя в кабинете, рядом с кабинетом отца, и писала. Она была спокойна, но в тяжком горе. Отец лежал на постели в своем кабинете в стрелковой малиновой рубашке. Я, как полагается, и как учил меня сам отец, сделал два земных поклона перед его прахом, приложился к нему и снова сделал земной поклон. Я не могу описать свои чувства в это время, потому что они были очень сложны. Первая панихида состоялась до моего приезда, в присутствии Государя и Государыни.

Я просил мою сестру Веру описать, как произошла смерть отца, потому что в это время она была одна с отцом в его кабинете. Я привожу здесь выдержку из ее письма от 1941 года: “…Папа лежал в постели после последнего припадка грудной жабы. 15 июня мы ждали тетю Олю, которая задержалась в своем лазарете при операции раненого. Я сидела на диванчике, который стоял у рояля, перед вольерой, в большом уютном кабинете[255] Папа в Павловске. Как сейчас помню книжку “Хитролис”, русский перевод Гете “Рейнеке Фукс”. Вдруг я слышу, что Папа задыхается. Послушав три, четыре раза эти страшные звуки одышки, я стремглав бросилась к Мама в спальню, где она примеряла новое платье, вероятно, для Осташева, куда мы собирались ехать, так как Папа было уже гораздо лучше и он поправлялся после сильного припадка грудной жабы. В такие минуты страха человеку даются особые силы. Мама никогда не могла понять, каким образом я так быстро смогла открыть тяжелую дверь с зеркалом и зелеными растениями