Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

большие подносы и в корзины, а сотрудники военной комиссии ВКГД скрепляли удостоверения своими подписями. Наиболее проверенные офицеры получали отдельные задания, остальные просто ставились на учет. Около полутора тысяч офицеров приняли участие в собрании, которое состоялось в том же помещении, где была принята резолюция: «Офицеры, находящиеся в Петрограде, идя рука об руку с народом и собравшись по предложению Исполнительного комитета Государственной думы (участники собрания были не в курсе, что комитет назывался Временным — В. Н.), признавая, что для победоносного окончания войны необходима скорейшая организация народа и дружная работа в тылу, единогласно постановили признать власть Исполнительного комитета Государственной думы до созыва Учредительного собрания»[2134].

ВКГД предпринимал попытки установить свой контроль над армией и за пределами столицы. Родзянко обратился с воззванием к армии и флоту страны, в котором говорилось: «Временный комитет членов Государственной думы, взявший в свои руки создание нормальных условий жизни и управления в столице, приглашает действующую армию и флот сохранить полное спокойствие и питать полную уверенность, что общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прекращено или ослаблено»[2135]. Стремление ВКГД довести собственную информацию о событиях в Петрограде до армии, в том числе, и на фронте, и наложить на нее свою руку вызвали резкое недовольство Алексеева и других фронтовых военачальников.

Начальник штаба просил Родзянко оградить армию от постороннего вмешательства, тогда как телеграммы из Таврического дворца в Ставку и командующим фронтов, распоряжения по железным дорогам театра военных действий, препятствия передвижению императорских поездов способны принести только вред. Алексеев требовал восстановления непосредственной связи с военным министерством без какого-либо контроля со стороны Думы, грозя в противном случае прекратить сношения с ВКГД. Копии этой телеграммы ушли всем командующим фронтов. Генерал Рузский тоже прочитал нотацию Родзянко, пеняя ему за то, что в столице стрельба, по улицам бродят «массы низших чинов», а он как глава «комитета, принявшего на себя заботы по восстановлению порядка и спокойствия столицы» не принимает мер «к устранению отмеченных непорядков», без чего армия окажется не в состоянии выполнить свой долг в борьбе с неприятелем на фронте[2136].

Очевидное беспокойство вызывало у ВКГД приближение отряда Иванова. Военная комиссия поспешила установить с ним прямую связь, для чего навстречу генералу в Царское Село был направлен полковник Генерального штаба Тили. Однако при этом положение в столице настолько беспокоило новые власти, что они вовсе не исключали возможности договориться с Ивановым, в том числе для наведения хотя бы элементарного порядка. «Иванов мог помочь удержать революцию в тех пределах, которые мне в ту пору казались допустимыми… Союзниками и сотрудниками мы могли стать»[2137], — напишет Энгельгардт.

Большую активность по наведению порядка в гарнизоне и предотвращению проникновения в столицу карательной миссии Иванова предпринимал Александр Гучков. Он разъезжал по городу и заседал в окружении офицеров Генерального штаба, пребывая, по словам Мстиславского, в состоянии «оптимистическом и самоуверенном»[2138]. Похоже, Гучков готовил себя даже к чему-то большему, чем портфель военного министра. Иначе трудно объяснить, зачем в тот день (или накануне) он пришел к бывшему премьеру Коковцову «около 8 часов вечера, когда мы сидели за обедом, попросил нас дать ему что-либо перекусить, так как он с утра ничего не ел, и остался у меня до 2-х часов ночи, расспрашивая меня обо всем, самом разнообразном из области финансового положения страны»[2139]. Подобного рода информация могла бы заинтересовать, скорее, того, кто в перспективе видел себя главой правительства…

Но прежде, чем ВКГД или Гучков успели принять сколь-либо существенные меры по наведению порядка в столице и гарнизоне, свои меры принял Совет.

Советский Приказ № 1

С 1 марта Совет формально заседал как собрание не только рабочих, но и солдатских депутатов. Впрочем, «заседал» — это не то слово. «Черно-серая, рабоче-солдатская масса шумит, волнуется и столпотворит в моей памяти не среди стен, не под крышей, а в каком-то бесстенном пространстве, непосредственно сливаясь с непрерывно митингующими толпами петроградских улиц, — напишет Федор Степун. — В этих туманных, призрачных просторах перед моими глазами плывет покрытый красным сукном стол президиума и неподалеку от него обитая чем-то красным кафедра. С этой кафедры, в клубящихся испарениях своих непомерных страстей и иступлений, сменяя один другого, ночи и дни напролет говорят, кричат и чрезмерно жестикулируют давно охрипшие ораторы. Жара, как в бане, духота, нагота: во всех речах оголенные лозунги, оголенные страсти. А в толпе на стульях и скамьях безвольная разомкнутость душ и тел, которых мучает, гнетет и вгоняет в сонную одурь предельное изнеможение»[2140]. В такой обстановке рождался Приказ № 1.

Первоначально 20–25 депутатов от солдат заявились во Временный комитет, где их встретил Энгельгардт. «Они единодушно заявили, что солдаты утратили доверие к офицерам, которые с первых минут революции покинули их и заняли неопределенную выжидательную позицию. Ввиду этого пославшие их части требуют издания правил об избрании офицеров, предоставления солдатам контроля над всеми хозяйственно-операционными частями и установления новых взаимоотношений между начальниками и нижними чинами. Я поспешил сообщить об этом Родзянко и Гучкову Они самым категорическим образом протестовали против издания чего-либо подобного и поручили мне так или иначе спровадить прибывшую депутацию, успокоив ее заявлением, что в ближайшем будущем будет создана особая комиссия». Спровадил. Но вскоре явился развязного вида солдат, предложивший выработать новые правила воинской дисциплины совместно с Советом. Энгельгардт возразил, что ВКГД считал опубликование таких правил недопустимым. «Тем лучше, — ответил он мне, — сами напишем»[2141].

Естественно, что на первом общем собрании Совета с делегатами от воинских частей «солдатский» вопрос оказался центральным. На ораторской трибуне, то есть на столе, рядом с героически простоявшим там весь день председательствующим Соколовым сменяли друг друга люди в шинелях. Заседание накалилось до предела, нагнетаемое слухами о якобы планируемом разоружении солдат, попытках загнать их в казармы, об угрожающем поведении офицеров, группировавшихся вокруг военной комиссии Временного комитета. Солдатские ораторы доводили друг друга до состояния транса, социал-демократы вспоминали о Тьере о Кавеньяке, с помощью армии топивших в крови французские революции.

Известно, что Приказ вышел из-под пера Соколова. И внешне это действительно выглядело так. За столом сидел Соколов — плешь во всю голову, густая черная борода, приземистая фигура, рубашка с широким и открытым воротником. Его со всех сторон облепили сидевшие, стоявшие, наваливавшиеся солдаты и не то диктовали, не то подсказывали, что писать. Сам же Соколов от своего авторства категорически отказывался. Вот что он вскоре поведает Александру Бенуа. Солдатские депутаты сами