Лэшер - Энн Райс

При виде кормящих матерей я вновь ощущал потребность вмолоке. Но я знал, что груди этих женщин полны отнюдь не ведьминским молоком,которое я вытягивал из материнских сосков. Их молоко не обладало нужной мнесилой. Впрочем, я уже вырос. Рост мой продолжал увеличиваться даже во времяпутешествия. И для всего мира я был высоким, красивым и крепким юношей летдвадцати.

Хотя душу мою порой посещали сомнения, я решил не открыватьсвоим спутникам правды. Что бы ни случилось, думал я, мне лучше держать язык зазубами. Зачем нарушать очарование столь приятного пути? Ведь все вокруг такпрекрасно: поля, виноградники, оливковые рощи и ласковое южное солнце, щедросогревающее землю своими лучами.

Город Ассизи стоял на возвышении, так что еще издали егоможно было разглядеть во всей красе. Окрестности города, приветливые и зеленые,совсем не походили на холодные скалы и заснеженные горные вершины, окружавшиеДоннелейт.

День ото дня воспоминания о Доннелейте становились все болеерасплывчатыми и туманными. Я понимал, что, если в ближайшее время не обучусьписать и не изложу тайнописью все произошедшее со мной, прошлое может стеретьсяиз моей памяти. Повторяю, порой я сам уже с трудом верил, что случившееся былоявью, а не сном.

Но вернемся к нашему прибытию в Ассизи. Мы подошли кгородским воротам в разгар дня. Войдя в город, мы сразу направились в дальнийего конец, к базилике святого Франциска. То было впечатляющих размеровсооружение, красота которого не имела ничего общего с холодным величием соборав Доннелейте. Арки базилики оказались не остроконечными, а круглыми, а со стенглядели многочисленные изображения святого Франциска, выполненные стольискусно, что выглядели живыми. У одной из стен находилась гробница святого, ккоторой ежедневно приходили толпы паломников — точно так же, как к гробницесвятого Эшлера в далекой Шотландии.

Люди обходили вокруг гробницы, массивного каменногонадгробия, лишенного каких-либо украшений, возлагали на камень руки, целовалиего и громко просили святого Франциска даровать им исцеление от недугов,утешение от скорбей, заступиться за них перед Всемогущим Господом.

Я тоже возложил руку на саркофаг и обратился с молитвой ксвятому Франциску, который давно стал для меня живым человеком, реальной личностью,облаченной в романтические покровы.

— Святой Франциск, — едва слышно прошепталя. — Я здесь. Я пришел к тебе. Пришел, дабы вступить в твое братство. Тызнаешь, я послан в этот мир, дабы тоже стать святым.

Стоило мне произнести эти слова — и душа исполниласьгордости и благодати. Никто из окружающих не ведал моей тайны. Никто не знал,что настанет день, когда я с благословения святого Франциска вернусь вШотландию и буду наставлять людей на путь истинный, спасая их души для вечногоблаженства. Никто не догадывался, что, несмотря на внешнее свое смирение, яспособен достичь великих свершений.

Но я не мог не гордиться предстоящим мне великим поприщем. Ив то же время сознавал, что гордыня и святость — вещи несовместные.

«Если ты вознамерился стать святым, ты должен очистить своюдушу от скверны, — сказал я себе. — Возьми за образец для подражаниясвятого Франциска, членов его братства и других святых, о которых они теберассказывали. Забудь о своих честолюбивых намерениях. Ибо истинный святой недолжен притязать на святость. Удел святого — служить Христу. Господь можетвознести тебя, а может низвергнуть в прах. Будь готов безропотно принять Еговолю».

Но, хотя в молитве я исповедался перед самим собой ипредостерег самого себя от заблуждений, уверенность в собственном высокомпредназначении не оставляла меня. Я знал, мне уготовано засиять столь же ярко,как сияло изображение святого Эшлера в витражном окне.

Я провел у гробницы несколько блаженных часов, впитывая всебя благоговейный восторг тех, кто припадал к каменному надгробию, и упиваясьэтим восторгом. Молитвенный пыл, который охватывал паломников в этом священномместе, я ощущал столь же пронзительно, как и музыку. Теперь я со всейочевидностью убедился в том, что наделен повышенной восприимчивостью, или, каквыразились бы сегодня, сенсетивностью. Причем присущее мне свойствораспространялось не только на музыку, но на все звуки. Трели и щебетание птиц,гул человеческих голосов, интонации речи, случайные созвучия, в нейвозникающие, — все это неодолимо очаровывало меня. Как-то раз мне довелосьвстретить человека, речь которого была полна аллитераций; он так заворожилменя, что я впал в подобие гипнотического транса.

Но в базилике, около гробницы меня пленили исступленные ижаркие молитвы, страстная сила веры, которую пробуждал святой Франциск в душахлюдей, прибегающих к нему за помощью и утешением.

В тот же день спутники мои отвели меня в Карсери, удаленноеот шумных городских улиц место, где Франциск и его первые последователи велиуединенную жизнь. Там еще сохранились кельи, в которых скрывались от мирскихзабот отшельники. Я любовался прекрасным видом на окрестные поля, виноградникии рощи и думал о том, что по этой земле ступали ноги святого Франциска. Здесьон возносил Господу свои молитвы.

Теперь я оставил даже мысль о побеге, об измене уготованномумне уделу. Бедность, смирение, воздержание, на которые я обрекал себя вбудущем, ничуть не страшили меня. Меня тревожило другое: собственные тайныепритязания. Я боялся, что легенда о святом Эшлере, питавшая мою гордыню,постепенно разъест и разрушит душу.

Джентльмены, позвольте мне сделать паузу в своем рассказе иобратить ваше внимание на одну весьма важную подробность. В Италии я провелникак не меньше двадцати лет, и все это время жил среди монахов-францисканцев.Сколько в точности лет я прожил в этой благословенной стране? Не знаю. Ибоникогда не считал проходившие года. Одно могу сказать: меньше тридцати трех.Это знаменательное число, соответствующее возрасту Христа, не стерлось бы измоей памяти.

Я сказал вам об этом, чтобы вы уяснили следующиеобстоятельства. Во-первых, я ничуть не стремился вернуться в Доннелейт,понимая, что время для этого еще не настало. Во-вторых, на протяжении всегопериода, проведенного в Италии, тело мое почти не менялось, оставаясь юношескисильным, крепким и гибким. Конечно, кожа моя несколько огрубела, утратиламладенческую гладкость, на лице пролегли морщины, которых, впрочем, былонемного. В остальном… я не претерпел никаких физических изменений.

Я хочу, чтобы вы поняли — ведя аскетичную и полнуюограничений жизнь монаха-францисканца, я был абсолютно счастлив. Мне казалось,именно эта жизнь наиболее полно отвечает моей природе, сокровенным моимпомыслам и желаниям.