Царь-девица - Всеволод Соловьев

Патриарх поклонился народу и вернулся в царские покои. Торжественно, среди сонмища всего боярства и чинов придворных, войдя в палату, где находились царевичи, он объявил, что народ московский порешил быть на царстве Петру Алексеевичу и, подойдя к смущенному и взволнованному ребенку, благословил его своей дрожавшей старческой рукою на царство.

Иван, по-прежнему сидевший неподвижно, остался совсем безучастным к торжеству брата.

Царевны и Милославские, с сердечным замиранием ожидавшие роковой минуты, не могли прийти в себя от ужаса. Поникнув головами, едва имея силы исполнить свою обязанность перед избранным царем, подняли они Ивана с кресел, взяли его под руки и вышли из Палаты…

Шатаясь, с исказившимся лицом и судорожно вздрагивавшими губами, страшная, на себя не похожая, вошла царевна Софья в свои покои. Не говоря никому ни слова, не отвечая на обращенные к ней вопросы, она только махнула рукою и заперлась в своей опочивальне.

Она не заметила даже, что заперлась не одна, что в это время ее постель приготовляла Люба Кадашева.

Люба подошла теперь к царевне, взглянула в лицо ее и не могла удержать невольно вырвавшегося из груди крика:

— Государыня, что с тобою?! Ты больна? Да вымолви хоть слово!

Софья не отвечала. Она, казалось, не слышала, не видела Любы, ничего не видела и не слышала.

— Государыня, я позову кого-нибудь, — продолжала перепуганная Люба, — за дохтуром нужно послать… Господи, Царица небесная! Что это такое?

Царевна очнулась.

— Чего тебе? — страшным, охрипшим голосом прошептала она, дико взглянув на Любу. — Чего тебе? Уйди, оставь меня… Мне никого и ничего не нужно!..

Но Люба не могла уйти, у нее ноги подкашивались, она как будто приросла к месту.

Между тем Софья мало-помалу начала приходить в себя. Целый рой мыслей закружился в голове ее. Она обернулась к Любе.

— Это ты… Ты здесь? Ну, так слушай! Сейчас… Скорее… Беги, зови ко мне боярина Ивана Михайловича Милославского. Он должен быть еще где-нибудь здесь… Зови сестер… Зови скорее!..

Люба кинулась из опочивальни исполнять приказание царевны.

Софья упала в кресло, опустила голову на грудь, несколько мгновений сидела неподвижно. Потом вдруг она поднялась снова и остановилась посреди комнаты, высоко подняв свою гордую голову, сверкая прекрасными глазами.

— Нет! — страшным голосом громко проговорила она. — Так не может кончиться!.. Я не хочу умирать! Я не хочу гибнуть… Я жить хочу… Я должна жить… Я буду жить! Я еще могу бороться!..

Она подошла к окошку, распахнула его и жадно, всей грудью вдыхала свежий, вечерний воздух.

Кругом дворца стихало… Толпы народа расходились. Над Москвою со всех концов раздавался печальный гул колоколов, разносивший весть о кончине царя Федора.

Радостное весеннее солнце заливало весь Кремль горячим светом; от могучих лучей его новая жизнь зарождалась повсюду; быстро распускались почки сирени в садах дворцовых, разливая вокруг себя благоухание. Но не могли эти животворные лучи оживить царя Федора. Он лежал в богатом парчевом гробу. На его молодом, теперь бледно-желтом, будто восковом лице не было и следа перенесенных страданий. Спокойна и тиха была улыбка неподвижных уст, которых еще не решалось коснуться тление.

Вокруг гроба кипели расходившиеся людские страсти.

Начинало уже исполняться то, чего бедный царь так боялся в свои последние, скорбные дни: во дворце готовился целый ряд ужасных смут, конца которым не предвиделось; только одно присутствие царского гроба мешало этим смутам разразиться.

С нетерпением дожидались Милославские минуты, когда царь будет похоронен. Вот и пришла эта минута.

Под темными сводами собора в ряду царских могил открыт новый склеп, где должны навеки успокоиться кости Федора.

Все готово для пышной церемонии. С раннего утра царедворцы, бояре и духовенство собрались в Кремль. Народ сплошной толпой поместился по обеим сторонам дороги между соборами, дожидаясь конца отпевания. Но отпевание тянулось долго; говорили, что новоизбранному царю Петру Алексеевичу сделалось даже дурно: не вынес ребенок усталости и страшной духоты в соборе. Действительно, все видели, как далеко еще до окончания службы царица Наталья Кирилловна вышла из собора с сыном и отправилась во дворец. Некоторые вельможи, в том числе Голицыны и Нарышкины, сопровождали царицу.

Наконец внутри собора, ближе к выходу, раздалось глухое церковное пение.

— Несут, несут! — пробежало в толпе.

Все стихли и сняли шапки. И вот показалась торжественная, печальная процессия: патриарх со всем духовенством, бояре… Царевен не было — по обычаю они не могли участвовать в подобных церемониях.

Но что это?.. Народ в недоумении вглядывался, не веря глазам своим — у самого гроба идет она, в толпе мужчин, царевна Софья.

Как ни уговаривали ее, она твердо объявила, что проводит брата в вечное жилище и не видит в этом ничего для себя постыдного.

Она идет за гробом и горько, громко плачет, и с каждым мгновением мучительнее ее слезы.

Процессия скрылась за папертью соборной; народ остался дожидаться выхода патриарха по окончании погребения. В особенности всем хотелось еще раз взглянуть на царевну.

Долго длилось это ожидание. Далеко за полдень. Наконец царь предан земле, и процессия в прежнем порядке потянулась из собора.

Взоры всех обращаются на Софью. Она плачет еще горче, чем тогда, когда шла за гробом брата; вот рыдания ее превращаются в вопли. Народ теснится ближе к ней. В толпе проносятся тихие замечания.

— Ишь, царевна-то бедная как плачет, убивается! Софья, несмотря на свое горе, слышит эти замечания.

Ее заплаканные глаза обращаются к народу.

— Видите!.. — горьким, прерываемым рыданиями голосом говорит она. — Видите, как брат наш Федор неожиданно отошел с сего света!.. Его враги отравили зложелательные!..

При этих словах глухой ропот проносится в толпе. В этом ропоте слышится жалость, ужас. Царевну поняли… Она чует это и, снова рыдая, продолжает:

— Умилосердуйтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата старшего… Брат наш Иван не выбран на царство… А если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живыми в чужие земли, к королям христианским!..

Гул в народе становится громче — слова царевны, ее вид, ее горькие слезы производят сильное впечатление. Но народ в недоумении, не знает, что подумать.

«Если царевна говорит, что царь отравлен, значит, так оно и есть, значит, правда! Но кто же отравил? И что делать?..» Что может безоружная толпа народа?!

Совсем обессиленная вернулась Софья в терем, где ее с нетерпением дожидались сестры и тетки. Тетки попеняли ей за ее поступок.