Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - Борис Горбачевский

Растерянных оказалось много. Среди некоторых советских людей возник страх, предчувствие нового погрома в армии. Об этом свидетельствовали письма и отклики на пьесу в печати. Писатель оказался не из тех «смущенных». По его мнению, пьеса рождает смелость бороться со всем пережившим себя. «Она учит: кто не борется против старого — сам устарел и стал не нужен своему времени. Пьеса заставляет читателя, а еще больше зрителя, думать о том, что судьба Родины в его руках. Что одни и те же руки могут спасти или погубить ее». Примерно на таком уровне находилась вся официальная советская критика.

Лукавит писатель. Кто ответственен за военные просчеты? Он-то знал. Насколько я помню, за все сталинское время так называемая «свободная критика» была разрешена советским людям в первый и последний раз.

Докатилось эхо той «бури в стакане воды», как мы понимаем сегодня, спустя 60 лет, и до нашей дивизии. Где-то в начале 1943-го офицеров и политработников полкового звена собрали — услышать их мнение о пьесе «Фронт».

Открыл офицерский сбор комдив. Интересно бы узнать, что он сам думает о пьесе, за какого он героя? Не услышали. Генерал Поплавский предоставил слово Борисову — своему заместителю по политической части.

«Пьеса напечатана в газете «Правда», — честно и прямо сказал он, — а раз так, то, естественно, она отражает мнение Центрального Комитета партии. Но это не значит, что мы, фронтовики-коммунисты, не имеем права на собственное мнение и на свободные высказывания. Это и есть особенность данного момента. Главное политическое управление желает знать мнение фронтовиков о пьесе. Вам не следует опасаться упреков или осложнений по службе. Речь идет о судьбе страны. Чем скорее мы преодолеем недостатки в Красной Армии, о которых идет речь в пьесе, тем быстрее победим врага!»

Тон выступлений задал комиссар батальона Кирилл Акимович Кошман: «Не пьеса, а какое-то недоразумение. Посмотрите на наших комфронтами, командармов. Почти все они участвовали в Гражданской войне. «Академий не кончали», а кто из нас бросит в них камень? Что в них от горловщины? Ничего! Я не вижу никакого конфликта». (Справка: через полтора кода Кошман станет комиссаром полка. За храбрость и героизм при форсировании Немана ему присвоят звание Героя Советского Союза. После войны он закончит Военно-политическую академию и прослужит в армии до ухода в отставку.)

Попросил слово командир полка полковник Разумовский: «Я бы хотел спросить товарища драматурга вот о чем. Это что же, по вине Горлова все бежали в 41-м в подштанниках с границы? Генерал Павлов вроде из Огневых, воевал в Испании, Герой Советского Союза. Но он не смог удержать фронт. За это и поплатился. Спас бы положение в то время генерал-майор Огнев — сомневаюсь. В то же время пьеса заставляет задуматься над отжившим в армии. Мы нуждаемся в новых Полевых уставах, в перестройке всей системы связи, в более активном изучении боевого опыта».

Эмоционально прозвучало выступление начальника инженерной службы дивизии. Полковник-инженер с седой головой сказал: «Давайте глазами героев пьесы «Фронт» посмотрим на себя и подумаем вот о чем. В 41-м я служил на старой границе. Мы демонтировали одни укрепленные районы и строили новые. Приведу пример. Если бы командующий брестским гарнизоном в первый день войны взял всю ответственность на себя — враг перейти реку Буг не смог бы. На этом участке западной границы к началу войны находились крупные силы Красной Армии. Хорошо обученные кадровые войска. Разве среди нас нет и сейчас подобных военачальников?» Кто-то бросил реплику: «Приведите пример». Полковник не смутился. Спокойно ответил: «Сами знаете».

Начальник штаба дивизии, не стесняясь, грубо обрушился на пьесу:

— За кого нас принимает товарищ Корнейчук? Пьеса — вредная. Это откровенная попытка вбить клин между различными поколениями командиров.

Шумели офицеры, подавали реплики, перебивали выступающих. Комдив старался утихомирить всех. Еще хлеще высказался 30-летний подполковник Толя Кочергин, командир артиллерийского полка: «Главпур хочет знать наше мнение, — сказал он, — прошу, товарищи главпуровцы, как говорят украинцы, — это не пьеса, а сплошная «брехня». Где товарищ драматург увидел горловых, этих кавалеристов? Да их еще до войны вычистили из армии. Кто-то наверху решил свалить собственные грехи на героев Гражданской войны…» Я услышал, как зашипел недалеко от меня сидящий начальник особого отдела дивизии: «Что говорит, мерзавец? В кутузку его! Да нельзя. Запомним».

Я вглядывался в Леонида Федоровича Борисова, и мне стало его жалко. Он сам был сильно смущен. Вероятно, не ожидал столь бурной реакции, в основном негативной, на пьесу, а выходит, как он считал, и против воли ЦК партии. Он предложил свернуть выступления. «Вроде все ясно…».

Вихрь эмоций вокруг пьесы и ее обсуждения захватил всех, и еще не скоро люди остыли.

Почему фронт не принял пьесу Корнейчука? Я думал об этом и пришел к следующему выводу. Дело не в обиде. Нас, фронтовиков, шельмовали, и не раз, всякие «корнейчуки». Очевидно, многие, прочитав пьесу, увидели за поднятым ненадолго занавесом якобы «свободной мысли» нечто такое, о чем они давно уже отвыкли думать. Но никто — от генералов до рядовых офицеров — не отважился разглядеть пристальнее «это нечто такое». Открыто высказаться о нем.

К сожалению, немногие из нас тогда понимали, что драматург как смог исполнил партийное задание. Написал пьесу-агитку, а Сталин поднял ее чуть ли не на недосягаемую высоту.

Почему? Сталин прекрасно понимал: идет второй год войны, и армия, и народ, мировая общественность все чаще задают вопрос: «как могла произойти катастрофа в 41-м?» Допустим, тогда он объяснял происшедшее внезапностью нападения. В 42-м внезапности уже быть не могло. Вновь — катастрофа. И какая! В чем причины, кто виноват во всей этой огромной трагедии в истории России?

Политические соображения у Сталина, как и у Гитлера, всегда перевешивали военные. Пьеса «Фронт» должна была объяснить миллионам встревоженных людей: виноват в новых катастрофах не товарищ Сталин, Верховный Главнокомандующий, а армейские ошибки, порожденные Горловыми…

Известно, что Сталин до самой смерти так и не признал своей вины ни за позорные поражения, ни за неисчислимые людские потери, которые до сих пор точно не подсчитаны, то есть фактически за гибель нескольких поколений советских людей.

Во всякой демократической стране за подобные преступления судят по всей строгости Закона.

Несколько слов о маршале Коневе… С солдатской прямотой он высказал Сталину, что думает о пьесе. Мог ли Иван Степанович сказать Иосифу Виссарионовичу, что игра, которую тот затеял, «бесчестна»? Конечно, нет!

Как же встретили пьесу в верхах армии? Познакомимся с воспоминаниями генерала Штеменко:

«Неожиданно она (пьеса) появилась на страницах «Правды» и взволновала весь офицерский состав армии. И хотя у нас в Генштабе каждая минута была тогда на счету, пьесу прочли даже самые занятые. Всей душой мы были на стороне молодого Огнева и высказывались против Горлова…