Испытание на зрелость - Зора Беракова

И снова звучали бравурные марши.

— Будет объявлена мобилизация, — с удовлетворением и решительностью говорили люди.

На город опустилась теплая сентябрьская ночь. Однако люди не собирались спать. С трепетом и напряжением они ждали чрезвычайного сообщения.

Наконец в девять часов вечера из радиоприемников раздалось:

— «Всеобщая мобилизация для защиты государства…»

Была пятница, 23 сентября.

Нет, сегодня ночью никто не ляжет спать. Разве что самые маленькие. Сердца бьются, как колокола, но не тревожно. Это молодая кровь от нетерпения ускорила свой бег. Новое правительство не подвело. Мы не будем капитулировать, встанем на борьбу с фашизмом и с помощью союзников победим. Ведь они не могут нарушить заключенные договоры. Франция наверняка придет нам на помощь, у нас с ней договор, как и с Советским Союзом. А на стороне Франции должна выступить и Англия, так как она тоже имеет договорные обязательства. Так требует международное право.

После аннексии Австрии каждому стало ясно, что если подобная судьба ожидает и Чехословакию, то Германии открывается путь в Венгрию и Румынию, затем будет окружена Польша, а потом Гитлер набросится на Францию. А из Франции он нападет на Англию, чтобы добиться господства над Европой.

Да, у кого Чехия, у того и Европа. А потому можно быть уверенным, что весь демократический мир встанет на нашу сторону.

На смену ночи пришел день. Из домов выходили молодые люди с деревянными чемоданчиками, готовые к отправке в свои воинские части. По дорогам проезжали набитые до отказа грузовые машины, обвешанные гирляндами из роз.

Восторженные лица парней, сияющие глаза.

Крики, ликование.

На вокзале во Врбовцах было оживленно. По освещенному перрону сновали солдаты. У перрона стоял длинный состав, украшенный цветами. На каждом вагоне были надписи: «Защитим республику!», «Не отдадим Прагу!», «Не уступим ни одной пяди!».

Ганчар прикатил на перрон бочку пива.

— Выпейте, ребята, за нашу республику!

Люди раздавали по вагонам фрукты, шоколад, сигареты. Девушки подавали только что налитое пиво.

Через некоторое время остановился еще один поезд. И снова ликование, возгласы, цветы, море цветов…

Ганчарова вместе со Зденой прикатила на перрон новую бочку.

— Выпейте, ребята, за нашу республику!

И так продолжалось всю ночь.

Народ, как один человек, добровольно соблюдал воинскую дисциплину. Молодежь и старики дежурили в частях гражданской противовоздушной обороны.

Погасить свет!

Затемнить на ночь окна! Если враг нападет на нас с воздуха, пусть ему не по чему будет ориентироваться.

Не разжигать костров на открытых местах!

Погасить свет!

В стражницкой гимназии на неделю прервали занятия. Теперь появились другие заботы. Ребята помогали охранять военный аэродром, вбивали по сторонам взлетно-посадочной полосы колышки, натягивали проволоку, рыли окопы в полях и на незастроенных пространствах.

На границе с современными укреплениями стояла хорошо вооруженная армия, полная решимости и желания защитить родину, отстоять свободу.

Прошло воскресенье. Дни бежали в неизвестное будущее.

Понедельник.

Вторник.

Среда.

Четверг.

А потом снова пришла пятница, самая черная, самая унизительная из всех. Пятница, 30 сентября 1938 года.

В Мюнхене собрались представители четырех держав, чтобы найти выход из кризиса в Центральной Европе. Нужно устранить корень зла.

И выход был найден: Чехословакия должна уступить Германии почти тридцать тысяч квадратных километров пограничной территории.

Без борьбы.

Добровольно.

— Потому что, если вы не примете эти условия, вам придется решать эти вопросы только один на один с Германией. Может быть, французы облекут это в более красивые фразы, но, поверьте мне, они такого же мнения, что и мы, они не хотят конфликта с Германией, — сказал чехословацким представителям в Мюнхене некий английский дипломат.

Чехословацкое правительство приняло эти условия.

В Европе зазвенели колокола, воздавая хвалу господу богу за предотвращение войны.

16

И вновь поля засыпало снегом, как уже бывало много раз в прошлом. Всего в нескольких десятках метров отсюда свирепствовал людацкий террор. А ведь еще совсем недавно Словакия с улыбкой раскрывала гостеприимные объятия.

Марушка теперь больше, чем когда-либо, просиживала над страницами своего дневника. В ней зрело сознание того, что мир, по сути говоря, создают люди и что он будет именно такой, каким его создаст современный человек. Она понимала, что и ей предстоит стать одной из тех, кто будет творить мир, что в ближайшее время она вступит в их ряды.

«Скоро мне восемнадцать лет. Задумываясь над прожитой жизнью, я вижу свои ошибки, понимаю, что уйма времени потеряна в бездействии, ощущаю свое незнание, неумение, и это меня огорчает. Я хочу оставить что-нибудь людям, хотя бы плоды своего будущего честного труда. Для этого мне нужны силы, труд, любовь, нужна надежная программа, которая поддерживала бы мою нравственность, направляла мою работу, мои действия. Через год я проверю, справилась ли я с этим».

Она привыкла проводить дни с Юлой, привыкла думать его мыслями. Без него ей становилось тоскливо, она теряла веру в себя, чувствовала себя неполноценной. Теперь, когда рухнули все идеалы и откуда-то из темных, затхлых уголков выползала расчетливость, Марушка особенно нуждалась в поддержке близкого человека, который не перестал верить, не перестал надеяться.

— Словаки готовят переворот, хотят самостоятельности, — все чаще и чаще повторяли люди.

А нацистская Германия трубила на весь мир, что Чехословакия стала теперь источником тревоги и беспокойства. Старый, проверенный лозунг «Разделяй и властвуй!» годился для данного случая. Словацкий парламент, окруженный эсэсовцами, по указанию Гитлера принял решение о самостоятельности Словакии.

В тот же день президент Гаха и министр иностранных дел Хвалковский выехали в Берлин. В это время первые воинские части вермахта уже захватывали Остравский угольный бассейн.

Был вторник, 14 марта…

Из радиоприемника доносилась серьезная музыка. Вновь ждали чрезвычайных сообщений.

В среду рано утром в комнату вбежал отец. Был полумрак, и дети еще спали.

— Немецкие войска маршируют по нашей территории, — произнес он хриплым голосом, — мы будем оккупированы!

— Так вот почему Гаха вчера поехал в Берлин, — дрожащим голосом сказала бабушка, и по щекам у нее потекли крупные тяжелые слезы. Сложив руки, она подняла их перед собой. — Господи боже мой, за что ты нас так наказываешь?! Разве недостаточно уже было позора и унижения?

Йожинек громко заплакал. Марушка с Бетушкой вскочили с постели. За окнами занималось хмурое мартовское утро. Падал снег, подгоняемый порывами холодного ветра.

Сестры молча умылись и оделись. О еде сегодня никто и не думал. Было всего шесть часов утра, когда девушки с портфелями стояли на перроне. Ветер бросал им в лицо снежную крупу, но они этого не замечали, словно кожа их стала нечувствительной.

В половине седьмого, как