Умереть - непозволительная роскошь - Марина Воронина

Если бы она могла только представить себе, что ждет ее впереди! Разговор с Мещерским — всего лишь маленькая кочка на длинной дороге в кошмарный ад

С первыми лучами августовского солнца златоглавая столица засверкала своими куполами. Город просыпался не спеша, постепенно сбрасывая оцепенение прохладной ночи.

День обещал быть солнечным и теплым. Москвичи спешили на работу, не обращая внимания на давку в общественном транспорте. Многие не пропускали газетных киосков и успевали прихватить парочку свежих печатных изданий.

Если бы можно было в то августовское утро заглянуть в газеты, то каждый бы непременно натолкнулся на сенсационные статьи о гибели атомной подводной лодки «Курск» в Баренцевом море…

* * *

С самого утра троица была уже на ногах, готовая к решительным действиям. Однако Шлеме пришлось немного помаяться в ожидании, пока откроется читальный зал в Ленинке, чтобы наброситься на старые подшивки газеты «Новый век». Конечно, можно было ускорить процесс через архивные подвалы ФСБ, но Барышников решил не рисковать и не привлекать к себе нездорового любопытства.

Пока Сан Саныч налаживал связи по своим каналам с МВД, где официально расследовали массовое убийство в газете «Новый век», а отставной полковник Сухой перелистывал старые подшивки в поисках фотографа с двумя "Е", Таньга и Макар томились от бездействия в салоне «Форда».

— Как думаешь, Таньга", — спросил полусонного азиата Макар, — найдет Шлемофон фотографа?

Напарник молча кивнул.

— Значит, снова мочить! — с усталостью в голосе произнес Лигачев.

Приятель Макара пожал широкими плечами.

— Не все ли равно, — удивленно пробурчал азиат, — или резать, или мочить!

Лигачев неприязненно скосил глаза на собеседника.

— А-зия! — процедил сквозь зубы Макар. — Темный ты человек, Таньга!

Напарник приоткрыл глаза.

— Это почему? — спросил он. — Ты это говорить из-за цвета моего лица?

Лигачев энергично покачал головой и сплюнул через открытое окошко.

— Мудак ты, Таньга, — бросил он, — не в лице дело!

— А в чем?

— В душе, браток!

Узкоглазый ухмыльнулся.

— Душа — потемки!

Макар укоризненно покачал головой и смерил азиата презрительным взглядом.

— Вот я и говорю, Таньга, — отрезал мужчина, — что ты темный человек! Люди о чем-то думают, беспокоятся, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь, как чурбан бесчувственный!

Узбек усмехнулся, оскалив свои желтые зубы.

— Это оттого, Макароныч, — промолвил он, — что у меня на душе спокойно и хорошо, а тебя, совестливого, черти стали трахать во все дыры!

— При чем здесь совесть! — возразил Лигачев. — Ведь тебе что друга, что брата порешить — один хрен.

А на душе у тебя спокойно оттого, что ты с утречка травки накурился!

Таньга замолчал, собираясь с мыслями.

— Твоя правда, Лигачев, — признался азиат, — если нужно, всех зарежу — работа такая!

— Херовая работа!

— К другой не приучен…

Макар хотел что-то сказать, но не стал распыляться перед напарником-наркоманом.

На душе было прескверно, особенно когда он вспомнил молоденького компьютерщика и своего сына, которого не видел больше года.

— Вот именно, — проворчал Макар, — только на зеркало нечего пенять, коли рожей не вышел!

Таньга понимающе посмотрел на приятеля.

— Ты, Макар, не оттого бесишься, — подвел итог Таньга.

— А отчего?

— Не похмелился после вчерашней попойки, вот и скверно тебе.

Азиат кивнул на бардачок в салоне.

— Хочешь? У меня есть косячок!

Лигачев, скривив губы, нетерпеливо отмахнулся от предложения.

— Да пошел ты со своей травкой, — сказал он. — Вот кабы водовки стакан!

— Помрешь ты, Макар, из-за своей водки, — убежденно заявил наркоман приятелю, — клянусь мамой, ласты склеишь!

— Да, пошел ты, праведник херов, — отмахнулся Макар. — Я быстрей отдам коньки, если сейчас не похмелюсь!

Таньга и бровью не повел, однако заметил напарнику.

— Хозяин запретил сегодня пить!

Макар резко оторвался от сиденья.

— А пошел он… — взорвался бугай, — я сам себе начальник! Я двадцать с лишним лет по струнке ходил! Так хоть напоследок расслаблюсь!

— Хозяин — барин! — бросил приятель. — Плохо кончишь, Макар!

* * *

Казимир Владиславович начинал терять самообладание и терпение: он уже пролистывал последнюю, четвертую толстую кипу газет, но то, что искал, не находил. Правда, ему несколько раз встретились фотографии, где стояли инициалы «Е. Е.», но этого было мало — ему нужно было полное имя и фамилия фотографа.

К Сухому подошла библиотекарь, молоденькая худенькая девушка и, положив на стол еще одну, но весьма тонкую подшивку газеты «Новый век», виновато произнесла тихим бархатистым голоском:

— Это последнее, что осталось.

Старик снял запотевшие очки и недовольно уставился на библиотекаршу, которая сразу же съежилась под колючим и пронзительным взглядом странного любителя старых подшивок.

— Что это?

Девушка вздохнула.

— Это — подшивка самых ранних спецвыпусков еженедельника «Новый век», — пояснила молоденькая практикантка. — Возможно, здесь вы найдете интересующий вас материал.

— Спасибо!

Казимир Владиславович взял тонкую, отдающую плесенью бумажную стопку и с обреченностью начал перелистывать пожелтевшие страницы.

— Что-нибудь еще? — поинтересовалась миловидная девушка.

Шлема отрицательно мотнул головой, не поднимая покрасневших глаз.

— Нет, нет…

Страницы подшивки медленно переворачивались, мелькали фотографии, и перед глазами рябило от статей. Сухой перевернул очередную страницу и вдруг встряхнул свинцовой головой: ему показалось, что он заметил нечто похожее на два "Е". Одним рывком отставник вернул на прежнее место газетный лист и впился в фотографию топ-моделей, запечатленных на подиуме.

Дыхание старика остановилось, но через несколько секунд его сердце учащенно забилось в рваном ритме.

Шлема смотрел на имя и фамилию, напечатанные под фотографией, и боялся пошелохнуться, чтобы не спугнуть увиденное.

— Е-ка-терина Ер-шова, — медленно прочитал он.