Пятнадцать псов - Андре Алексис

1. Никаких странных разговоров. Прежде всего потому, что до самой смерти Аттикус с презрением вспоминал исчезнувшего пса:

В залитом солнцем мире

Все слишком быстро мельтешит.

Я спрячусь в кладовой в квартире,

От света дольку откусив.

2. Сильный лидер (то есть сам Аттикус)

3. Хорошее логово

4. Слабые знают свое место

Из всех убийств только одно тревожило совесть Аттикуса: убийство новошотландского ретривера Бобби. Они с близнецами и Максом так рьяно старались соответствовать прежним порядкам, что, напротив, повели себя не по-собачьи. Они растерзали ретривера в каком-то странном исступлении, которого Аттикус, оглядываясь назад, стыдился. Хуже того: смерть пса показала, что он – они – упустили из виду что-то очень важное – незыблемость иерархии. Это стало ясно, когда сбежали два мелких пса.

В то утро, когда они не досчитались Дуги и Бенджи, Аттикусом овладело дурное предчувствие. Аттикус и Бенджи – два пса с противоположных концов иерархической лестницы – пришли к одной и той же мысли: нельзя было недооценивать значение слабых. Что-то разваливалось без двух псов, над которыми все привыкли доминировать. Образовалась пустота. Теперь они неожиданно нуждались в слабости. Аттикус был самым большим и сильным из оставшихся. Фрик и Фрак могли выступить против него, но братьям было бы нелегко бросить ему вызов, и все это знали. Нельзя было и помыслить о том, чтобы использовать кого-то из них в качестве козла отпущения. Братья были невероятно близки, и ни один из них не принял бы унизительного положения. Оставались Рози с Максом.

Если бы они по-настоящему вернулись к истокам и вновь стали собаками, Рози была бы очевидным кандидатом. Не факт, что она была самой слабой из них, но она была сукой. Для кобелей это являлось достаточным аргументом. Но Рози стала важна для Аттикуса, ее запах был чем-то, что он хотел для себя одного. Собственные чувства смущали и унижали его. У Рози не было течки. И не то чтобы он хотел ее трахнуть. Это было нечто безымянное и незнакомое, какое-то извращение, которому собаки не знали названия.

(Хотя Аттикус и понимал, что такое проступок, понятие «греха» ему было неведомо. Знай он об этом, наверняка бы признал, что его чувства к Рози греховны. Они преступление против собачьести. И все же эти чувства его очень поддерживали. Временами они с Рози сидели вдвоем у пруда, вдали от остальных, и говорили на запрещенном языке. Если бы их поймали, Аттикус настаивал бы на их невиновности – его разговоры с Рози не были содержательными, какими были, например, их диалоги с Мэжнуном. Рози была кем-то вроде доверенного лица, лейтенантом для генерала. Не больше. Так он мог бы сказать. Но в глубине души Аттикус знал: его чувства не были невинными. Они будоражили и смущали.)

Так козлом отпущения стал Макс.

Все бы ничего, но Макс не был расположен к сотрудничеству. Он помог избавиться от неугодных, а значит, заслужил место повыше. Аттикус понимал его неудовольствие, но стая изменилась, и Максу придется измениться вместе с ней – или пострадать от последствий неверного выбора.

Но это именно Макс заставил их всех страдать. Он не давал на себя забраться. На него приходилось набрасываться, угрожать ему, кусать. Фрик и Фрак работали сообща: один держал Макса за глотку, пока второй забирался на него сверху. Аттикусу приходилось легче. Он был вожаком стаи, и Макс, хотя и оскорбленный, признавал право Аттикуса делать на него садки, когда тот захочет. Настоящей проблемой была Рози. Немецкая овчарка была достаточно сильна, чтобы подчинить Макса, но он боролся с ней, не в силах вынести такого унижения – оказаться под той, кого, как ему казалось, он в силах одолеть.

Из-за того, что Рози иногда требовалось слишком много времени, чтобы взобраться на Макса, Аттикус рычал на него и кусал за уши, заставляя пса подчиниться. Однако настоящие собаки так себя не вели, и все они это знали. Макс имел полное право оспаривать свой статус. Зачем Аттикусу было вмешиваться? В конечном итоге исчезновение мелких псов стало катастрофой для оставшихся. Стая с опаской встречала и провожала день.

Именно тогда Аттикус начал молиться.

У него уже было представление о том, какой может быть идеальная, образцовая собака – существом, не обезображенным мыслями. Со временем этому существу он приписал все качества, которые считал благородными: острое чутье, абсолютный авторитет, несравненное охотничье мастерство, несокрушимую силу. Где-то, думал Аттикус, непременно должна существовать такая собака. Почему? Потому что одним из важных критериев применительно к его идеалу был критерий бытия. «Идеальная», но не существующая на самом деле собака не могла считаться по-настоящему идеальной. Следовательно, собака всех собак, как представлял ее себе Аттикус, должна была существовать. Должна – и все. (В воображении Аттикуса эта собака не имела представления о красном – то есть о цвете, который псы научились различать только с переменой образа мышления.) Более того, если идеальная собака Аттикуса существовала – как и полагалось – почему бы она не могла почувствовать его потребность в проводнике? Почему бы ей его не отыскать?

Аттикус доверился своим чувствам. Он открыл сердце смирению перед своей идеальной собакой. Он нашел место подальше от их логова – на противоположной стороне пруда, среди высокой травы и деревьев. Он расчистил землю от листьев и каждый вечер приносил туда часть добычи за день. Каждый вечер в одно и то же время – мышей, куски хлеба, остатки хот-догов, крыс, птиц, всего, что приберег из свой доли. Каждый вечер на запрещенном языке он просил единственного лидера, за которым был готов следовать, направить его.

Боги подчиняются ритму – как и вселенная, как все существа, живущие в ней. Вот так регулярные молитвы и ритуалы Аттикуса привлекли наконец внимание Зевса. Отец богов услышал желание пса и был тронут его подношениями и верой. Явившись Аттикусу во сне, Зевс принял облик неаполитанского мастифа: короткая шерсть его выглядела как измятая слоновья кожа, а щеки спускались серым каскадом. Зевс обратился к псу на новом языке стаи:

– Аттикус, – произнес он, – я тот, кому ты посвящаешь жертвоприношения.

– Я знал, что ты придешь. Скажи, как мне стать лучшей собакой.

– Ты больше не собака, – ответил Зевс. – Ты изменился. Но ты мое дитя, и мне жаль тебя. Я не могу вмешаться в твою судьбу, я сам это запретил. Но я исполню твое желание в смертный час. Что бы ты ни пожелал в тот момент, когда душа