Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Чего – «не тово»? – насупился Губин.

– Мы как сговаривались? Мучка-то моя…

– Твоя?! – перебил Михаил Дементьевич и уставился на Крестьяныча с невыразимым удивлением. – Твоя, говоришь, мучка-то?… Ты землю пахал? Ты боронил, сеял?… Вот не знал!.. Так… Ну чего ж тебе надо, хлебороб? Сказывай…

Крестьяныч заявил, что он не против расходования муки со «своего» паузка, но требует компенсации английскими стерлингами.

– Какие у меня гарантии, Михаил Дементьич, что в случае провала всей вашей… затеи я не останусь на бобах?

Губин еще больше насупился, отвернулся от Крестьяныча и долго молчал… Наконец поднялся с табуретки.

– Добро… Подсчитать, сколь муки по моим спискам да цедулкам расходовано…

– Уплатите, Михаил Дементьевич?

– Обязательно уплачу. Фунтами хотишь?… Чо ж… пущай будет фунтами. Добро, добро…

Губин в тот же день отправился домой, в Колывань, а спустя трое суток в Крестьянычевом зимовье появилась ковровая кошевка с двумя подвыпившими рыбаками: приехали на рыбалку прасол-конеторговец Васька Жданов и с ним за кучера Афонька Селянин – малый не промах, веселый и разбитной удалец-кудряш полуцыганской внешности. По основной профессии – конокрад, попутно – губинский «рыболов».

Приезжие малость пображничали, и Крестьянычу поднесли, а потом отправились на дальнюю рыбалку, прихватив с собой хозяина зимовья, дабы показал безопасный путь к омутам да осетровым ямам – дело весеннее: кругом проталины и полыньи.

В этот день и исчез загадочно милый человек Крестьяныч, интеллигентный водолив с паузка номер сто четырнадцать.

В зимовье начал жительствовать новый доверенный – Афонька Селянин.

Васька Жданов доложил Губину в Колывани:

– Управились…

Михаил Дементьевич ухмыльнулся.

– Ладно… Фунтами уплатили-то, али как?

Тут и Жданов ухмыльнулся:

– Как есть – фунтами, Михаил Дементьич! Только – русскими.

Жданов вытащил из кармана трехфунтовую гирьку на сыромятном ремешке, подбросил кистенек на ладошке.

Губин вышел из гостиной, принес в «кабинет» две золотые десятки. Подал Жданову.

Тот, не принимая денег, сказал скромненько:

– По условию бы, Михаил Дементьич… Уговор на берегу, а не в лодке. Свату да крестному – первый поднос. Лиха беда – начало. Еще сгожусь!

– Ну, ты говорун!.. Ладно, не скули.

Губин добавил к двум еще два золотых кругляка.

– А Афоньке? По условию, опять же…

Губин насупился.

– Грабишь, Васька!.. – Но достал пятый золотой. – Отдай и тому жигану. Хватит с него: все одно муку с баржи воровать станет… Грабители!.. Подумаешь, старикашку плешивого приголубить!.. Концы-то где?

– Это уж, как положено, по сказке: концы – в воде, а башка… в земле. Гожо?

– Ох и сволота ты, Васька! – одобрил хозяин. – Хвалю, хвалю! Ищи-свищи, узнай безголового!.. Молодцы!..

– Походец бы, Михаил Дементьич… Надбавки, хочу сказать… За особое усердие.

Губин налил Жданову полстакана самогона, а когда тот осушил посудину, сложил толстые, похожие на сосиски, пальцы в кукиш.

– На-кось, закуси троеперстием, Васенька!..

Все ближе подходили праздники. И Первомай, и пасха – что кому любо.

Однажды в бурную ночь, когда река Чаус и Обь-кормилица уже совсем засинеледили и ездить зимними речными трассами стало почти невозможно, в пригоне хитрой избушки возле вымороженной баржи собралось больше десятка подвод.

Кто в кошевке, кто на телеге – съехались, несмотря на непогодь и распутицу.

В жарко натопленной горнице сидели вокруг стола «рыбаки». Были здесь елейный старец Базыльников, мрачный пьяница кулак Потапов из соседнего села Вьюны, прапорщик Сенцов, организатор прошлогодней дружины святого креста, мельничиха Настасья Мальцева, открыто поносившая советскую власть, заказывавшая панихиды за упокой души раба божия Александра Васильевича Колчака и иже с ним убиенных Иркутской Губчека, – миллионщица, ходившая козырем: все, кому на помол, – к Настёнке челом бить.

И еще много «рыбаков» из дальних селений.

Среди собравшихся особо выделялись тощий и длинный – «коломенская верста» – учитель Груздев, в прошлом расстриженный вольнодумец-псаломщик, и румяный, пухленький, моложавый – яблочко наливное – лавочник Горбылин из Старо-Дубровина.

Ломился от изобилия праздничный стол: бутылки с давно позабытыми этикетками, графины, осетрина заливная, жареная гусятина, поросенок, в соуснике жестокий хрен – мечта выпивох.

Но все были как стеклышко, хотя подружка Селянина (так, жена не жена, – сожительница) по-хозяйски кланялась в пояс, приговаривая:

– Питайтесь, гостенечки дорогие, питайтесь… Кого величаться-то? Свои люди, не обессудьте, коли чо не по-благородному, у нас, чать, мужики – не дворяне…

Но свои люди угрюмо слушали доклады с мест. Вел совещание представитель эсеровского Центра инструктор Томского Губоно Рагозин-Галаган.

Главарей колыванского подполья Губина и доктора Соколова пока не было, зато в самый разгар прений по докладу Дубровинского комитета подкатила пара с бубенцами. Прибыл бравый воин с лицом, попорченным чоновской шашкой, есаул Самсонов.

Был он один нетрезв. И зело.

– …Информации Тропинской и Дубровинской групп меня не устраивают, – подытожил доклады уполномоченный эсеровского Центра, стоя в тени от лампы, спиной к печке, и поглаживая на руках хозяйского кота. – До сих пор не вывезли винтовки. Почему? – тон был командный.

– Я спрашиваю вас: почему?

– Боязно, – пробормотал бывший псаломщик Груздев и шмыгнул носом.

– Спасибо за откровенность! – Галаган скривил губы. – Так вот, чтобы вас подбодрить, приказываю: сегодня же увезите с собой по ящику винтовок. Получите у господина Седых. Слышите? Иннокентий Харлампиевич, выдайте представителям Тропинской и Дубровинской групп по десять винтовок.

– Слушаюсь. Выдам…

– А я все одно – не приму! – взвизгнул дубровинский лавочник, человечек-яблочко, Горбылин.

– Почему? – Глаза у Галагана заблестели, он скинул кота и шагнул к лавочнику. – Почему?! Боитесь тоже? Смотрите, почтенный, за отказ от поручения… Словом, вы подписку давали, а с нарушителями подписки разговор короткий, с трусами – тоже!..

Собравшиеся переглянулись.

– Тут у нас, господин, сумнение есть… – поднялся с места Базыльников. – Такое, значится, дело: мы все друг дружку досконально знаем, а тебя – впервой видим…

– Письмо получили? – с холодным высокомерием спросил Галаган.

– Так ить… письмо – оно гумажка, а какой вы человек – это нам неизвестно.