Первая командировка - Василий Ардаматский

В начале седьмого я вышел из дома и пешком направился в свой кинотеатр. Я не торопился, останавливался у витрин, у афишных щитов и имел возможность убедиться, что оба шпика идут за мной.

В кинотеатре я занялся обычными делами: проверил, как идет продажа билетов, забрал выручку за прошедший сеанс и прошел в свою квартиру. Время тянулось так медленно, что мне казалось, будто я слышу отсчет каждой секунды.

Но вот начался восьмичасовой сеанс. Я пошел в зал. Офицера на условленном месте не было.

Минут двадцать я смотрел картину. Шла, между прочим, веселая американская комедия с участием Гарри Ллойда, но мне было не до смеха, я уже обдумывал исход. Раз охранка не взяла меня по пути в кинотеатр, она проводит меня домой. Тогда я применю тот вариант, о котором я уже говорил. Но это сопряжено с риском. Дело в том, что со мной был пакет с валютой. Выбросить его я не мог. Не мог, и все. Деньги-то не мои, народные. Дарить их охранке — еще того безобразнее. И я принимаю решение, за которое мне потом досталось как следует.

Был у меня в Варшаве «почтовый ящик» особого резерва. В центре Варшавы, в многоэтажном доме, населенном весьма привилегированной публикой, на пятом этаже, в квартире номер 22, жил человек, которого я не знал. В самом исключительном случае я мог в щель для почты в дверях квартиры опустить то, что нужно, и это попадет по адресу.

Но... в самом исключительном случае! А разве сейчас не такой случай?

На обертке пакета с валютой я написал условную фразу и отправил по тому адресу.

Было уже темно, но я все же установил, что по крайней мере один шпик за мной идет. Теперь мне нужно было только одно: чтобы охранка дала мне дойти до того дома. Темнота была моим помощником, и шпик должен был чувствовать себя неуверенно. Тем более он, наверно, не сразу поверил своим глазам, увидев, что я вошел в столь шикарный дом, а мне-то и нужно всего две минуты, чтобы подняться на пятый этаж. И потом, обыскивать такой дом, квартиру за квартирой, охранка не посмеет.

На лифте я поднялся на пятый этаж, в щель для почты в дверях квартиры номер 22 сунул свой пакет и пошел вниз, готовый ко всему. Я был спокоен, ибо теперь дело касалось уже только меня лично.

Выхожу на улицу — шпика не видно.

Возвращаюсь на квартиру при кинотеатре — шпика не видно. И больше я вообще наблюдения за собой не замечал.

Спустя несколько дней в газетах появилось краткое сообщение о том, что политической службе контршпионажа удалось обезвредить опасного агента одной страны, пытавшегося передать туда важнейшие секретные документы. Думаю, что это было о моем офицере. Можно предположить, что охранка, арестовав офицера, конкретно обо мне показаний от него не получила, он-то меня толком и не знал. А польская дефензива просто установила и взяла под наблюдение всех, кого видели в обществе офицера. В том числе и меня, но, видимо, я их в дальнейшем не заинтересовал. Так или иначе, больше наблюдений за мной не было, и я, сообщив Центру о происшедшем, оставался в Варшаве и вел себя демонстративно неосторожно.

Но вскоре я получил приказ покинуть Польшу и перебраться в Эстонию. Считалось, что раз я все же заинтересовал дефензиву, то, чем бы это ни кончилось, продолжать действовать в Варшаве мне нельзя.

В Эстонии я встретился с представителем Центра, который устроил мне страшную взбучку за неоправданное использование «почтового ящика» особого резерва.

Но как я должен был поступить? Подумай об этом на досуге. Ты можешь спросить, почему я тебе рассказал эту историю в связи с твоим размышлением о смерти? Какая связь? — Иван Николаевич посмотрел с улыбкой на Самарина и сказал: — Я хотел обратить твое внимание на то, что по ходу этой истории я ни разу — ни разу! — не подумал о возможности своей гибели.

Занятий стало меньше, и все приходилось штудировать самому: книги, немецкие и наши документы, отчеты разведчиков, стенограммы оперативных совещаний. На это дело ушла вся зима, но Самарин понимал, что ни одного дня он не потерял зря. Кроме всего, Иван Николаевич сказал, что зимний заброс с парашютом в совершенно неизвестную местность, где нет партизанской поддержки, исполнен риска большего, чем допустимо. Словом, Самарин работал упорно, с интересом и даже с жадностью.

В это утро ему предстояло совершить особый тренировочный прыжок с парашютом. Три обычных прыжка он сделал раньше.

Приземлившись там, в Литве, в глубоком вражеском тылу, он должен внешне выглядеть, как цивильный немец, едущий из Германии в Прибалтику по своим коммерческим делам. Поэтому пальто, костюм, белье, обувь — все было как надо: продумано и подогнано. Поверх всего этого на нем будет комбинезон, который он там снимет и запрячет. Инструктора по парашютному делу беспокоило, не будет ли фигура Самарина слишком толстой, обхватят ли его лямки и насколько в этом снаряжении можно быть подвижным.

Машина заехала за Самариным в половине восьмого утра. Он сел на заднее сиденье к инструктору, и всю дорогу они проговорили о деле, которое им предстояло.

Когда Самарин вылез из машины на Тушинском аэродроме, он вдруг обнаружил, что вокруг сияет весна. В городе он ее как-то не замечал, а орущие по утрам на подоконнике воробьи только мешали ему.

А тут — весна зеленым разливом по всему аэродрому!

Возле здания земля под тополями усыпана клейкими скорлупками, из которых уже вылезли молодые листья. Небо голубое, высокое, и в нем неподвижные прозрачные облака. И тишина невероятная, будто весь мир прислушивается к весеннему пробуждению.

Инструктор побежал узнавать, на каком самолете их поднимут, а Самарин присел на ящик у ангара и стал наслаждаться теплом, светом, тишиной.

Тушинский аэродром тоже работал на войну, и солдаты удивленно поглядывали на него — что за штатский тип, да еще такой шикарный, весь в заграничном?!

Появился инструктор.

— Пошли одеваться, — сказал он на ходу.

В полумраке ангара Самарина ослепили вспышки электросварки, оглушил лязг металла. Он остановился, подождал, пока глаза освоились. Ангар был плотно заставлен самолетами, возле которых хлопотали ремонтники.

— Где ты застрял? Иди сюда! — кричал инструктор откуда-то из сумрака.

Самарин пошел на его голос. Дорогу ему преградило крыло самолета. Чтобы пробраться под ним, пришлось согнуться в три погибели, и тут он вдруг почувствовал острое волнение — все, что окружало его сейчас, было уже началом дела, началом того завтрашнего, неизвестного...

Вылезая из-под крыла, он увидел инструктора, который стоял рядом с летчиком в короткой кожаной куртке на «молнии».

— Познакомьтесь, капитан Стешин, — сказал инструктор, — Нам повезло — капитан уже не раз летал через фронт. Тут в ремонте его самолет, и мы можем к нему примериться.

Они втроем зашли в маленькую клетушку. Почти час инструктор и капитан Стешин пригоняли на Самарине парашютное снаряжение поверх комбинезона. Когда первый раз его оплели лямками, он еле мог рукой двинуть. Стянутыми оказались и ноги.