Штрафники, разведчики, пехота. «Окопная правда» Великой Отечественной - Владимир Першанин

— А ну, вперед. Нельзя останавливаться.

Командир расчета — из бывалых. Три ленточки за ранения и медаль «За отвагу». Разговорились. Он на фронте с начала сорок третьего. Может, на год-два меня постарше, а лицо как у взрослого. Морщинистое, сосредоточенное. Я перед ним сопляк. Из окна часто высовывался, за небом следил. Я — тоже. До позиции доехали благополучно, а когда стали разгружаться, налетели штук двенадцать «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей.

Если бы вся свора обрушилась на нас, от грузовиков и дивизиона мало бы что осталось. Но бомбы сыпали и на траншеи пехоты, и на минометные батареи, на укрепления, блиндажи. Это была первая бомбежка, под которую я угодил. Стоял непрерывный грохот, взлетали фонтаны мокрой земли, вырванные с корнем кусты, кричали люди. Я прыгнул в промоину, рядом с толстым пнем. Неподалеку ударило так, что у меня заложило уши. Метрах в трех упал дымившийся обломок доски с клепками. Разбило одну из полуторок. Может, мою? Только приподнял голову, меня отшвырнуло взрывной волной метра на два. С треском рвались снаряды небольшого калибра, наверное, сдетонировали боеприпасы. Жутко завывали самолетные сирены. «Юнкерсы» делали заход за заходом. Били из пулеметов. Здесь я чуть не попал под раздачу. Не выдержали нервы, и я вскочил. Куда бежал, зачем? Наверное, себя не помнил. Кто-то дернул меня за обмотку, волочившуюся следом, я брякнулся лицом вниз. Фонтанчики пулевых ударов прошли сдвоенной полосой совсем рядом.

Когда самолеты улетели, я думал, вокруг ничего живого не останется. Ошибался. У страха глаза велики. Немцы разбили три полуторки и две пушки. Траншея, метрах в ста пятидесяти впереди в некоторых местах обвалилась. Пошел я к своей полуторке. Рядом лежало тело паренька-артиллериста с оторванной ногой. Он был уже мертв. Машина моя сильно не пострадала, если не считать пробитого осколками кузова. Один осколок прошил деревянную дверцу и вспорол сиденье.

С опозданием появились наши «Яки». Пронеслись штук шесть вслед за немцами. Лови ветра в поле! Разве их теперь догонишь? Мы собрались в обратный путь, но командир дивизиона отпустил только четыре машины. В них загрузили человек сорок раненых. А пять полуторок приказал отогнать в лесок и быть наготове. Приказ есть приказ. Лесок сосновый, да и не лес, атак, грива, ободранная снарядами и осколками. Машины, как на параде.

Главным у нас был старшина Мороз Николай Егорович. Мне было суждено воевать с ним до самой Победы, поэтому опишу его подробнее. Он у меня перед глазами и сейчас стоит. Ему было за пятьдесят, видимо, взяли как специалиста по автомашинам. Старше его в роте никого не было. В любых марках автомашин разбирался. Я мало что знал о его семье. Наверное, у Николая Егоровича имелись и дети, и внуки. Непонятно, как его взяли в армию в таком возрасте. Может, пошел добровольно, желая мстить за кого-то из погибших сыновей? Не знаю. К нам он относился очень хорошо и обычно называл «сынки» или по имени. Мы его, конечно, уважали. Любое слово Мороза было для нас законом. А бывалая шоферня — народ непростой, это я точно скажу. Старшина умел ладить со всеми. Мало кто решался показывать свой характер, глядя на его мощные плечи и здоровенные руки.

Кстати, рукоприкладством он никогда не занимался, чем грешили некоторые командиры.

Итак, дали нам приказ остаться возле орудий. Мороз сразу прикинул, что за три сотни метров от передовой мы недолго простоим. Машина — не пушка, ее в землю так просто не закопаешь. Самовольно отвел все пять полуторок в другой лесок. Там землянка, штабель ящиков, мешков. В общем, тыловики стояли. На нас кричать начали, что мы их демаскируем. Мороз только сплюнул, приказал ломать сосновые ветки, маскировать грузовики. Подошел лейтенант-тыловик и приказал нам убираться. Мороз черту ногой провел и поставил возле нее часового. Приказал четко, по-уставному:

— Вот граница военного объекта. Кто перешагнет — стреляй!

— В человека, что ль?

— В нарушителя. И попробуй устав нарушить! Под трибунал пойдешь.

Расхожее слово — «трибунал». На передовой его, где надо и где не надо, употребляли. Водитель передернул затвор карабина и сказал: «Есть!» Лейтенант снова начал было кричать, но старшина веско объяснил:

— Я не картошку с кренделями привез, а боевые орудия, которые с танками будут сражаться. Может, ты, лейтенант, сам повоевать хочешь? Харчи сторожить кого постарше возрастом найдут.

Я уже немного повоевал и знал, что здесь, на передовой, мелкие должности, звезды, лычки мало чего стоят. На фронте действовали свои законы. Многое решали опыт и решительность человека, независимо от должности. Поэтому лейтенант-тыловик спорить дальше не стал и в наши дела не вмешивался. По приказу старшины мы вырыли две узкие глубокие щели. Они нам вскоре понадобились. Немцы стали обстреливать ближний тыл, и несколько снарядов взорвались неподалеку. Мы прыгнули в щели и терпеливо выжидали, когда прекратится стрельба.

Но стрельба не прекращалась. Передовая гремела и ухала, раздавались резкие хлопки «сорокапяток». Что там творилось, не знаю. Или контратаковали немцы, или пошла в атаку наша пехота, а орудия ее поддерживали. Нас было в щели человек пять. Я сидел рядом со своим дружком Ваней Крикуновым, земля-ком-воронежцем, и еще одним водителем из города Ломоносов. Я сам высокого роста, а тот, из Ломоносова, выше, чем я, крепкий здоровый парень. Фамилии, имени не запомнил, мы его звали «Ломоносов». Он тоже попал на передовую недавно и молился, когда снаряды пролетали низко. К войне парень еще не привык.

— Эй, Ломоносов, Бога-то нет, — поддел я его, желая показать свою храбрость.

Другой водитель, постарше, обругал меня:

— Помолчи лучше. Есть или нет, а закатит фугас в окоп — по частям не соберут.

Потом к нам нырнул старшина Мороз. Своей машины у Николая Егоровича не было. Он являлся командиром нашей группы, взвода или роты — не знаю. В общем, главный среди шоферов. Сказал, что кому-то надо подогнать машину поближе и забрать тяжелораненых. Он назвал фамилию одного из ребят, кажется того, постарше:

— Ты опытнее. Заводи и гони к сосновой гриве, где нас раньше хотели оставить. Погрузишь, сколько сможешь, и дуй в санбат. Потом на склады за снарядами.

Шофер в замасленном комбинезоне пошел к машине. Мороз вместе с ним, показал направление. До сосновой гривы было метров триста. Мы вылезли из окопа и наблюдали, как машина, сделав полукруг, миновала низину, кустарник и остановилась в том месте, где деревья были гуще. Раненых погрузили быстро. Полуторка тем же путем пошла назад и исчезла в лесу. Я забрался в развилку дерева и следил за передовой. Было любопытно, что там происходит. Немцев я не видел, а вдалеке горел танк. Наш или фрицевский — непонятно. Потом послали Ломоносова. Мы стояли кружком, и Мороз объяснял:

— Езжай тем же путем. Если начнут стрелять, делай повороты, крутись и ни в коем случае не останавливайся.

— Понял, — кивал головой мой сосед по окопу.

Но оказывается — ничего не понял. Разогнав полуторку, пошел по прямой, рассчитывая за минуту достичь сосновую гриву. Взрыв ударил с перелетом, еще один чуть ближе.