Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

Старообразный секретарь усердно строчил в своем углу, скрипя пером.

— Я полагаю, вы сообщили в соответствующую часть о своем временном поселении в Самаре? — Господин Марченко внимательно посмотрел на меня. — Спрашиваю только для порядка, на самом деле полицейский регламент к моим делам не относится. Только скажите, Николай Афанасьевич, как долго вы предполагаете пробыть в наших пределах?

— Пока не отыщу свою дочь, господин судебный следователь, пока не восторжествует справедливость и пока я не смогу убедиться, что благополучию моей дочери ничего не угрожает, — твердо сказал я.

— Торжество справедливости — это как раз то, чего мы здесь взыскуем, господин Ильин, — заметил Марченко. — И в установлении справедливости я заинтересован ничуть не меньше вашего. В данный момент могу лишь выразить сочувствие, что определенные, хм, неблаговидные обстоятельства привели к исчезновению вашей дочери и нарушили спокойное течение вашей жизни, побудив вас предпринять это путешествие.

Что же, речь господина следователя вполне можно было назвать учтивой, особенно ежели сделать скидку на его манеру задавать незаконченные вопросы, однако при словах о сочувствии взгляд судебного чиновника как-то окаменел, и во всей последующей беседе недовольное выражение так и не сошло с его одутловатого лица.

— Иван Иванович, господин Пересветов нам сказал, будто бы вы подозреваете Елену Николаевну в убийстве, — вдруг вступил в разговор Владимир, может быть, с несколько излишней запальчивостью. — И что будто бы основанием для того вы считаете внешнее сходство убитого с зятем господина Ильина, то есть, с самим Пересветовым. Иначе говоря, вы полагаете следующее: Елена Николаевна по какой-то причине возненавидела мужа и не по-дачному, а всерьез, — здесь, как мне показалось, Владимир процитировал кого-то мне неизвестного,[23]— решила его убить. Мы бы хотели знать, на каких основаниях вы взялись утверждать это!

Почему-то при таковых словах, высказанных, на мой взгляд, чересчур резко, недовольное выражение на лице господина Марченко не ожесточилось, а напротив, несколько даже помягчело. Чуть приподняв набрякшие веки, он оценивающе посмотрел на моего молодого спутника. Видимо, осмотр его удовлетворил, потому что, хотя и после паузы, он соизволил ответить — обращаясь все же таки ко мне:

— Видите ли, господин Ильин, есть несколько серьезных оснований, которые принудили меня сделать именно такие выводы. Суть их вот в чем. Семейная жизнь вашей дочери была отнюдь не безоблачной. Елена Николаевна и Евгений Александрович частенько ссорились — как литературно выражается господин Пересветов, контрировали. В последний раз, хочу заметить, ссора имела место буквально накануне убийства. Насколько мне известно, госпоже Пересветовой пришлось оставить прежнее место службы из-за того, что муж чересчур ревновал ее к старшему приказчику… — Видя, что я пытаюсь возразить, следователь слабо повел рукой: — Я сейчас не говорю, имели эти подозрения под собою почву или нет. Речь не о том. Сама бытность ссор представляется мне бесспорным фактом, подтвержденным несколькими свидетелями. И это в достаточной степени очерчивает возможный мотив преступления.

Слово «преступление» меня словно ножом резануло. Ведь речь шла о моей дочери, которая, по убеждению этого малоподвижного господина, означенное преступление и совершила!

— Но позвольте, Иван Иванович! — с чувством воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не закричать в полный голос. — Даже если предположить, что моя дочь часто ссорилась с зятем, может ли это служить поводом для столь тяжкого обвинения?! Мало ли супругов ссорятся по десяти раз на дню! Не зря говорят — милые бранятся, только тешатся!

Ища поддержки, я оглянулся на Владимира. Мой молодой спутник сидел неподвижно, сурово сдвинув светлые брови. Лишь на заметных скулах его ходили желваки. Тем не менее Ульянов молчал и только пристально смотрел на следователя.

— Гм-гм… — Господин Марченко неловко задвигался в кресле. — Разумеется, не всякая семейная ссора оборачивается кровопролитием. Но это ведь не единственная причина. Да, не единственная. Меня на такое соображение навела удивительная схожесть убитого Валуцкого и вашего зятя. В полумраке, думается, их было нипочем не отличить. Случилось-то все в десятом часу вечера, солнце толькотолько зашло. Магазин уже был закрыт, госпожа Пересветова находилась во дворе, у черного входа. Старший приказчик ушел раньше, управляющий — тоже. Госпожа Пересветова оставалась в тот день позже прочих. Вот я и задумался: с какой же целью? Ждала мужа? Или же не мужа… — Тут следователь увидел мое разом изменившееся лицо и несколько смешался. — Я лишь высказываю предположение, — сипло молвил он. Присвист в его горле несколько усилился. — Накануне этого… трагического события Елена Николаевна Пересветова, возможно, была тяжко оскорблена мужем. И поводом к оскорблению стала, сколько я понимаю, его ревность. Возможно, чрезмерная. Мне доподлинно известно, что госпожа Пересветова в сердцах пригрозила: ежели муж еще раз появится возле магазина вечером, она сей же момент его и убьет! Правда, господин Пересветов полагает, что сказано сие было просто сгоряча, безо всякого умысла, однако же я склонен думать иначе. Так вот. Елена Пересветова выходит из лавки, возможно — всего лишь возможно, господа! — ждет кого-то. И вдруг замечает человека, которого в темноте принимает за своего мужа. Ее охватывает гнев, к тому же, надо полагать, госпожа Пересветова трусит, что муж увидит, с кем она через несколько мгновений встретится. Вот тут и… — Следователь замолчал, потом добавил. — Впрочем, это лишь объясняет мотив. Так сказать, проявляет психологический рисунок свершенного преступления. Не будь у меня более серьезных и, если уж на то пошло, материальных оснований, я бы, возможно, от такого объяснения отказался. Однако в моем распоряжении есть и вещественные доказательства. Вот, например…

Марченко выдвинул ящик стола, запустил в него руку и выложил на столешницу какую-то вещицу.

— Узнаете?

Мы с Владимиром одновременно придвинулись к столу. На листе чистой почтовой бумаги лежала большая булавка из тех, которые модницы носят в шляпках, — латунный стерженек примерно в три вершка длиною со скошенным острием. Тупой конец булавки увенчивало большое каплевидное украшение, резанное из камня, по виду — яшмового агата.

— Что же тут узнавать? — Я пожал плечами. — Обычное дамское украшение.

Владимир опять промолчал.

— Обычное — да, — согласился Марченко. — Дамское — тоже да. Хотя то, что дамское, — значительно важно. Но главное, — следователь сузил глаза, — главное заключается в том, что это, как вы изволили сказать, украшение принадлежит Елене Николаевне Пересветовой. Оно опознано ее супругом, Евгением Александровичем. А обнаружена сия булавка рядом с трупом. И у нас есть веские основания полагать, что именно это, невинное на первый взгляд украшение, послужило орудием убийства.

— Помилуйте, что за несуразные глупости! — вскричал я. — Просто гиль какая-то! Ох, простите, господин следователь! Это у меня от нервов вырвалось. Ну как можно убить эдакой безделушкой?!