Падение Стоуна - Йен Пирс

— Так, значит, он важная птица? — спросил я на репортерский манер.

Я был в «Ягненке», прямо за углом в Мейсонс-Ярде, в заведении, облюбованном «Ритцем». Я подкрепил свой вопрос, поставив выпивку. Преимущество отелей. Слуг того рода, которые работают у Рейвенсклиффов, отличает своеобразная лояльность, и выковыривать из них информацию крайне трудно. Но люди, служащие в отелях, за выпивку сообщат вам все, что угодно. Тактичная сдержанность не для них.

— Вроде бы, — последовал коллективный ответ.

Но конкретно никто ничего не знал. Он приезжал, он уезжал. В общем, он никогда не жил там дольше двух недель, но хотел, чтобы его номер всегда ждал его. Ни разу не была замечена хотя бы одна женщина, но посетители и гости — в изобилии. Счета, впрочем, оплачивались. Это они знали. Но дальше в действие вступали ограничения их профессии. Ксантос был богат. Он был иностранцем — греком, они полагали. И им было совершенно все равно, каким образом странный маленький грек мог позволить себе зарезервировать номер в «Ритце». Я знал коммивояжеров, из них получались хорошие убийцы. Одинокие люди, перебирающиеся из одних меблирашек в другие, стирающие перед сном свои рубашки. Ни семьи, ни друзей; никогда не задерживающиеся достаточно долго на одном месте, чтобы обзавестись ими. Кочевники индустриальной эпохи, скитальцы, в вечном передвижении. Несомненно, существовало товарищество, братство таких людей, но подобная жизнь казалась мне далеко не завидной. И они совершали убийства — чаще грязные маленькие убийства на задворках, гораздо чаще, чем от них можно было ждать. Или же они были слишком несчастны и потому не принимали мер, чтобы не быть пойманными.

Мистер Ксантос явно принадлежал к совершенно иной разновидности коммивояжеров, но служащие отеля в обмен на мои деньги сообщили мне крайне мало — только что он был в Лондоне в ту неделю, когда умер Рейвенсклифф, и уехал вскоре после того. Что он приезжает и уезжает все время, а когда отсутствует дольше месяца, указывает, куда ему пересылать его почту.

— Или если в письме сказано «прошу переслать» — вставил кто-то. — Как прошлой осенью, когда он поехал в Баден-Баден. «Принимать воды», — сказал он с пародийно аристократическим прононсом.

— Или когда он уехал в Рим в прошлом апреле, а ему прислали этот сундучище. Помните, сколько хлопот было, чтобы отослать его туда? И никакого «спасибо», когда он вернулся. Будто мы открытку переслали! Плевать он хотел.

Интересный типчик, подумал я, когда он открыл дверь своего номера, и на удивление привлекательный: низенький, щеголеватый, не скованный условностями, со сверкающей улыбкой и быстрыми точными движениями. Приветливый, дружелюбный, совершенно не похожий на Бартоли.

— Вы так добры, что приняли меня, — сказал я.

Мы были в его легендарном люксе, великолепных апартаментах, достаточно роскошных, чтобы устрашить человека вроде меня, прежде никогда не бывавшего на таких эмпиреях, не говоря уж об одних из самых дорогих апартаментов «Ритца». Большой салон, пышно украшенный сочно-алыми обоями и галлонами золотой краски; спальня и ванная, как я предположил, за следующей дверью и отдельная столовая. Пока я находился там, непрерывно входили и выходили люди, принося еду, письма, уголь и поленья для камина, и даже кофе ему наливали.

— Напротив, вы меня очень интересуете, — ответил он. Глаза его лукаво поблескивали, пока он говорил голосом, хорошо модулированным, но с наложением такого количества акцентов, что было невозможно определить, какой мог быть первоначальным. Он уютно угнездился, почти свернулся калачиком, будто укрываясь от урагана; я почти ожидал, что он, говоря, укутается в одеяло или подожмет под себя свои маленькие ноги.

— Если так, то этот интерес взаимный. Могу ли я…

— Нет, — сказал он. — Первым спрошу я. Я пригласил вас, я и угощаю.

Он умолк на несколько минут, наклонился вперед и налил чай в две чашки. Себе с лимоном, с молоком и сахаром мне. Я традиционалист.

— Ну, хорошо. Что вы хотите узнать?

— Всего лишь, почему милая леди Рейвенсклифф выбрала вас для этого проекта? Уверен, вы не хуже меня понимаете, почему это может возбудить некоторый интерес среди тех, кто знал ее мужа. И кто, добавлю, оберегает память о нем.

— Тут, боюсь, я ничем не могу помочь. Я прежде не встречал ни ее, ни его. Мне предложили этот проект. И, как вы, несомненно, поняли из моего разговора с мистером Бартоли, в финансах я полный профан.

— А она знает столько экспертов… Вы полагаете, она искала кого-то, кто никогда не служил у ее мужа? Независимого аутсайдера? Может это быть объяснением?

— Зачем бы ей это? Льщу себя мыслью, что она искала кого-то, кто мог бы выстроить увлекательную историю, сделать жизнь ее мужа интересной. Мало найдется имевших успех романов с банкиром или промышленником в качестве героя. И еще меньше — написанных банкирами или промышленниками.

— Это правда, — отозвался он. — И печально нелестная для читающей публики. Быть может, вы правы. Быть может, ничего больше за этим не прячется.

— Вы как будто сомневаетесь. Хотя благодарю вас за то, что вы менее оскорбительны, чем мистер Бартоли.

Эльф помахал рукой.

— Да не обращайте на него внимания. Он точно так же груб со мной. И с кем угодно, собственно говоря. Такая уж у него манера. Он весьма компетентен, идеальный привратник для человека вроде Джона Стоуна. Хотя, думается, он озабочен тем, что будет с ним дальше. Леди Рейвенсклифф, я уверен, не будет нуждаться в его услугах. Полагаю, она бенефициар по его завещанию?

«Ага, — подумал я. — Вот оно!» И улыбнулся.

— Право, не могу сказать, — сказал я. — Я же не посвящен…

— Да, пожалуй, что нет. Все же вы, конечно, заметили мое любопытство. И когда вы узнаете побольше о его бизнесе, то поймете почему. Как вы находите леди Рейвенсклифф?

Вопрос, который мог задать только иностранец. Ни один англичанин не был бы столь прямолинеен.

— Прошу прощения?

— Вы подпали под ее чары?

— Не уверен, что я…

— Обворожительная женщина, на мой взгляд. Красивая, умная, одаренная, сердечная, остроумная.

— Да, бесспорно.

— Вы знаете, что одно время она принадлежала к самым знаменитым женщинам во Франции?

— Неужели?

Он нахмурился.

— У ваших ближайших соседей есть странное увлечение салонами. Женщины собирают вокруг себя поклонников — лучшие привлекают ведущих писателей, политиков, дипломатов, поэтов, ну и так далее. В салонах создается французская элита. Леди Рейвенсклифф, говорят, была величайшей звездой. Говорят, в ее коллекции был король… ваш король. Затем она вышла за Джона Стоуна, уехала в Англию и с тех пор вела одомашненную жизнь. Странно, как вы считаете?

— Любовь?

— Возможно.

— Вы как будто сомневаетесь. У вас есть объяснение?