Нервные государства - Уильям Дэвис

Невозможно представить себе демократию, в которой не было бы разногласий. Большинство из нас рассматривает способность порождать и сохранять мирный диспут как позитивный атрибут политической системы. В то же время никакой конституционный строй не выживет, если все считать вопросом мнений или обсуждений. Прежде чем станет возможен демократический процесс, должна быть некая общепризнанная отправная точка, с которой будут считаться все. Чтобы мирная политическая дискуссия стала возможной, что-то должно оставаться вне политики. Например, экономика и статистика. Сегодня это настолько обыденные и непримечательные аспекты общественной жизни, что мы едва замечаем важную роль, которую они играют в поддержке демократического процесса. Когда все работает как надо, цифры, отражающие ВВП, инфляцию, прирост населения, здравоохранение, продолжительность жизни, безработицу и разрыв в доходах, предстают простыми и неоспоримыми фактами. Пока могут продолжаться споры по вопросам «морали», таким как права животных или эвтаназия, фактические показатели, за которыми надзирают эксперты, остаются той сферой, где от публики ожидается консенсус. Статистика же приносит пользу, ограничивая поле демократического разногласия. Описывая объективные характеристики экономики и общества, она позволяет гражданам и политикам соглашаться по меньшей мере в том, какой мир их всех окружает.

Это еще одно наследие научной революции, произошедшей в XVII веке. Образование правительства в то время опиралось не только на систематическое ведение учета силами централизованной администрации, но также на появление начинающих экономистов и счетоводов. Основополагающее назначение статистики и связанных с ней дисциплин никогда не сводилось к достижению некой эзотерической математической достоверности (хотя это направление безусловно имело своих героев), но также к созданию новой основы для общественного консенсуса и мира.

Однако наблюдается все больше признаков того, что статистика и экономика теряют свою способность прекращать споры. Подобно экспертам, которым все сложнее сохранять впечатление отстраненности, официальные цифры больше существуют вне политического поля. С точки зрения широких масс населения стран Запада, статистика служит интересам элит, предлагая такое видение мира, которое приемлемо и приносит выгоду лишь привилегированным культурным прослойкам. В США вера в достоверность статистики сильно привязана к политической карте: в 2016 году 86 % проголосовавших за Хиллари Клинтон выразили доверие к экономическим данным федерального правительства в сравнении со всего 16 % избирателей Дональда Трампа[57]. В Великобритании эмоциональные последствия иммиграции вызывают массовое недоверие к официальным данным: 55 % граждан считают, что правительство скрывает правду о числе иммигрантов в стране, притом у старших поколений этот показатель еще выше[58].

Часть ран, от которых страдает технократия, она нанесла себе сама. Риторическая мощь цифр, особенно связанных с экономикой, часто так соблазнительна, что политики и общественные деятели начинают чрезмерно опираться на статистику, вплоть до ее искажения ради своих политических амбиций. Чем вступать в политические дебаты с моральной или политической позиции, проще привести выкладки какого-нибудь экспертного или экономического анализа и надеяться, что аудитория поленится пойти и проверить его. Эти цифры вполне могут быть получены из достоверных источников, таких как статистические агентства или университеты, но впоследствии стать еще более сомнительными по мере перехода по цепочке упоминаний в СМИ и в политических заявлениях. В Великобритании 90 % населения доверяет Национальной статистической службе, но лишь 26 % согласны, что правительство честно представляет данные, полученные оттуда[59]. С учетом падения доверия также и к СМИ, способность цифр обеспечивать в широких массах согласие и доверие в опасности, коль скоро очень немногие обладают навыками и временем, чтобы опираться на оригинальные источники и экспертный анализ. Сайты, посвященные проверке фактов, в какой-то мере еще держат оборону, но они существуют лишь потому, что общественная жизнь сегодня пропитана цифрами и для большинства совсем исключить экспертный взгляд почти невозможно.

Это объясняет, почему кампании и движения, не имеющие видимой опоры в статистической или экономической достоверности, тем не менее добиваются политического успеха. Правительство Великобритании предполагало, что референдум 2016 года о членстве в Евросоюзе будет разрешен в пользу той стороны, что сможет продемонстрировать более убедительный экономический анализ, и это обеспечит победу противникам выхода. Так же, как это произошло накануне референдума по независимости Шотландии, Treasury Bank of England сделал мрачный прогноз о перспективах выхода из Евросоюза. Предположительно независимые эксперты слетелись со всех уголков политического спектра, чтобы высказать свою поддержку членству в Евросоюзе, исходя исключительно из данных. Были напечатаны плакаты с именами сотен экспертов со всего мира, возражавших против выхода. Подобные практики предполагают принуждение людей к согласию под давлением некой объективности и предвидения. Противники из числа националистов окрестили это «проекцией страха»: предположительно беспристрастный анализ оказался умело переиначен в попытку эмоционального манипулирования.

Что большинство кампаний мейнстрима сильно недооценили, так это степень недовольства людей заявлениями и предсказаниями экспертов и то, как мало значения имеют сегодня различия между понятиями «политик» и «эксперт». По мере того как политика приобретает все более профессиональный характер, а высокообразованные и привилегированные специалисты свободно перемещаются между сферами исследований и политики (что обеспечивается сетью консалтинговых и лоббистских центров), становится все менее важно, претендует ли выступающий на нейтральную экспертную позицию или на политически ангажированную. В случае Брекзита в число «экспертов» на стороне Евросоюза входила Кристин Лагард, директор Международного валютного фонда – организации, едва ли достойной звания института, лишенной всякого политического видения того, как миру следует управляться. Сами эксперты могут сохранять определенный кредит доверия, пока не выходят за пределы своих исследовательских отделов или независимых офисов. Но как только их голос и их данные оказываются связаны с политическими дискуссиями, они получают от масс то же подозрение, что и политики.

Едва ли было бы правильным считать, что влияние статистики на демократический процесс хоть когда-нибудь было определяющим. Избиратели, как правило, не изучают партийные манифесты объективно и досконально, дабы потом отдать свой голос наиболее экономически рационально. Но когда доверие к правительствам упало, статистика с экономикой стали порой вызывать чуть ли не гнев со стороны несогласных с ними, как если бы сам по себе акт привнесения в политическую дискуссию статистики и расчетов был признаком некого элитизма. Предположение, что общественность будет организованно следовать совету экономических аналитиков, стало казаться каким-то неуважительным и лишенным сопереживания. Те, кто идет против «большого правительства», часто стараются увести общественные финансы из статистических исследований, так что некоторые статистики опасаются за дорогие государственные переписи в будущем.