Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– Пока нет! Мне случаи травматизма матери и плода ни к чему!

– Я… Я умру? – прошептала с кресла Катя.

– Нет, конечно же! Во всяком случае, не сейчас. Просто в вашем случае родить через естественные родовые пути достаточно сложно. Мы сделаем вам операцию кесарева сечения.

– Я должна ему позвонить! Я уже могу встать с кресла?

– Тьфу! – только и сказала Маргарита Андреевна, помогая Кате встать с кресла. – Где твоя мама?

– На работе.

– Лучше ей позвони.

– Зачем?

– Тебя будут оперировать, бестолочь! Кесарево сечение – это не на блядки сходить! Это серьёзная полостная операция.

– Маргарита Андреевна, бестолку. Там ум за разум заходит.

– Было бы чему за что заходить, – пробурчала себе под нос Марго.

Через полтора часа, когда прооперированная Катя была переведена в послеродовое отделение, Ельский сидел в коридоре обсервационного операционно-родильного блока и переписывал из истории родов в неонатальную карту факторы риска. Светлана Борисовна, ассистировавшая Татьяне Георгиевне, сидела рядом с ним, делая запись журнале операционных протоколов.

– Маковенко, это вы писали?

– Да, Владимир Сергеевич.

– Маковенко, вы что, не знаете, что сагиттальные швы бывают только на секции, а пока плод жив, то и швы у него – стреловидные?

Если бы господин Ельский не был по жизни надменно-презрительным ко всему окружающему, можно было бы заподозрить, что он издевается над Светланой Борисовной. Будь на его месте кто-то другой, Светлана Борисовна наверняка бы вступила в дискуссию на предмет того, что стреловидный и сагиттальный – это один и тот же шов. Но… на сегодня ей было уже достаточно унижений. Поэтому она промолчала.

– Когда вымрет последний акушер-гинеколог, что-то элементарно умеющий руками, неонатологическую службу отменят. Она просто будет ни к чему, – обратился Ельский к пробегающей мимо второй акушерке смены.

Та замерла от неожиданности. Сам великий и могучий Ельский заговорил с ней! Это или очень хорошо, или очень плохо. Ельский, в свою очередь, отметил про себя, что дрожащая перед ним молоденькая акушерочка очень хороша.

– Хм… – продолжил он. – Вы давно здесь работаете?

– Второй год. Раньше я работала в приёмном покое, затем полгода – на первом этаже, а сейчас Маргарита Андреевна перевела меня сюда, – протараторила девушка.

– Не замечал вас раньше. Марго просто так не переведёт в родзал. Значит, вы ещё и соображаете, да… Так вот… Как вас зовут?

– Лена, – проблеяла вторая акушерка смены, и у неё чуть ноги не подкосились.

– Леночка, неонатологическую службу отменят за ненадобностью. Потому что… Посмотрите в Яндексе, что такое «социал-дарвинизм».

– Я знаю, что такое социал-дарвинизм! – неожиданно смело вырвалось у второй акушерки – и из бледной она стала пунцовой.

– Да?! – с удивлением произнёс Ельский, поднимаясь со стула и двигаясь в направлении выхода из родильно-операционного блока. На пороге он остановился и, оглянувшись, сказал: – Лена, мы с вами можем как-нибудь побеседовать об этом. О социал-дарвинизме.

– Ельский – бабник! – зло бросила Маковенко, едва за заведующим отделением неонатологии и детской реанимации закрылась дверь.

«А ты – дура!» – подумала про себя вторая акушерка родзальной смены, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

– Дай мне клей! – командно-раздражённо распорядилась Светлана Борисовна.

– В ящике стола! – холодно ответила молоденькая Лена.

Акушерки не слишком уважают бестолковых акушеров-гинекологов. Этих, в отличие от дядь, мам, пап, подруг и форумов, не проведёшь. Они постоянно рядом и отлично знают всем цену.

Катин молодой человек – двадцатишестилетний алкоголик – сперва трое суток подряд бухал с дружками. По причине того, ясен пень, что стал отцом. Катерина практически по двадцать четыре часа в сутки транслировала в айфон подробности своей жизнедеятельности маме и подружкам. А также пыталась достучаться до отца своей вполне здоровой, хотя и действительно крупной – пять килограммов двести граммов – девочки. Ельский протестировал новорождённую на маркеры сахарного диабета, но ничего не обнаружил. Так что причины такого размера были не очень ясны, пока в родильный дом не заявился Катин сожитель. Ростом он был под два метра, весом – за центнер. «Ого!» – удивилась санитарка приёмного, выдававшая ему халат. «Да у меня все такие. Я, знаете, сколько родился? Под шесть кило!» – с гордостью заявил тот в ответ, обдав санитарку термоядерной смесью перегара и свежака. После чего он попёрся в палату к молоденькой маме и сперва объявил, что счастлив, после чего, упав на колени, попросил у Кати прощения за то, что не готов стать отцом. И мужем. Начал плакать, а затем – и кричать. Катина соседка по палате была вынуждена отнести своего малыша в детское отделение и затем попросить акушерок и санитарок вывести слишком буйного посетителя вон. Вон его вывел Александр Вячеславович. Потому как санитарки и акушерки с двухметровым кабаном справиться не могли. Катя снова плакала. И рассказывала всем, как она его любит и какой он козёл. На восьмые сутки после кесарева сечения Катю из родильного дома забирала всё та же тощая измученная мать. «Приданное» для внучки было очень скромным. Бабушка несла дитя на руках в такси, а Катя плакалась в айфон очередной подружке про «я же его люблю-у-у-у!», про козла и про то, как бы заставить буйного двухметрового алкаша на ней жениться. Похоже, что ни до врачей, ни до ребёнка, ни до своей собственной матери ей не было никакого дела. Девочка только спала и ела, благо Катя была весьма дойной коровушкой, и никакое кесарево лактации не помешало. Видимо, Мальцева была права насчёт Катиного интеллекта.

– Пороли мало! – резюмировала Зинаида Тимофеевна.

Татьяна Георгиевна положила на стол Семёна Ильича рапорт на ординатора Маковенко. Панин в очередной раз разорвал очередной рапорт и, выбросив его в корзину, наорал на Мальцеву за то, что это её вина. Не обучает кадры. Никого не пускает в родзал. Роды принимают только Мальцева и Шрамко, Шрамко и Мальцева. После чего приставал с пылкими поцелуями, ревностями и напоминаниями о конференции.

– Ты же меня любишь?! – сурово вопрошал Сёма. – Ну, как умеешь! – несколько даже просительно смягчал он условия.

– Я же тебя люблю, – устало соглашалась Мальцева. – Как умею.

Женщина с сахарным диабетом была выписана из родильного дома на девятые сутки после операции кесарева сечения, в стабильном состоянии и со здоровой новорождённой, под наблюдение эндокринолога и педиатра. Спустя некоторое время на разнообразных тематических форумах и сайтах появились отзывы о невероятнейших стервах Оксане Анатольевне Поцелуевой и Татьяне Георгиевне Мальцевой. И о чудесной пусе, вдумчивом, мудром профессионале, не утратившей человечность ласковой и милой женщине – профессоре Елизавете Петровне Денисенко. Благодарные мать и отец (а теперь ещё бабушка и дедушка) занесли профессору цветы, конфеты, бутылки и плотные, что называется, полностью legal tender, купюры, переливающиеся приятными зелёными оттенками. Дядя-скрипач остался доволен, и когда спустя некоторое время забеременела одна его знакомая «со щитовидкой», порекомендовал ей наблюдаться и родоразрешаться только у профессора Денисенко. И возможно, Елизавета Петровна ещё раз попадёт в журналы родов и операционных протоколов в текущем году.