Заклинатель - Фиона Э. Хиггинс

Все повыбежали из своих домов, чтобы поглазеть на меня.

„У него получилось! — удивленно восклицали они. — Получилось!“

„Но какой ценой!“ — воскликнула моя мать, подхватила меня на руки и, полумертвого, унесла в дом, уложила в постель, накормила мясом и пышками. У меня началась лихорадка; долго я пролежал, не открывая глаз и беспокойно метаясь по подушке. Три дня и три ночи я непрестанно бормотал что-то на никому не понятном языке. На четвертый же день я очнулся и увидел отца и мать, братьев и односельчан: они стояли вокруг моей постели и не сводили с меня глаз.

„Ну? — спросил отец; он так стиснул руки от нетерпения, что костяшки его пальцев побелели. — Что ты нам скажешь?“

И с моих опаленных жаром лихорадки губ сорвались слова — слова неведомого языка: „Neel ain tintawn mar duh hintawn fain“.

„Он получил знание!“ — радостно воскликнули все и стали хлопать отца по спине, поздравляя.

Разумеется, будучи сыном горного духа — а это теперь считалось доказанным и не вызывало ни малейших сомнений, — я не мог оставаться в деревне. Я должен был двинуться в путь — на поиски удачи. Вот так-то и вышло, что сегодня я оказался здесь, перед вами. И пусть знают все: может быть, я и зарабатываю себе на хлеб метанием картошки, но всегда буду помнить, что я, Бьяг Гикори, выжил в ту ночь на Кахир-Фаза и наградой за этот подвиг мне стала поэзия».

Бьяг отвесил поклон и улыбнулся. Слушатели восторженно зааплодировали.

Алуф Заболткинс даже встал и воскликнул:

— Браво! Браво! Бьяг, это было прекрасно! Рассказ замечательный. Верю безоговорочно, что если кто и мог пережить ночь на той самой горе, так это ты!

— Ну а как насчет песни? Одной из тех, о которых ты так часто вспоминаешь? — предложила миссис Сытвуд.

Лицо Бьяга опять просияло, и он поспешил удовлетворить просьбу. Едва он допел одну песню, тут же начал другую (у него был огромный репертуар); мистер Пантагус, Алуф, а иногда и миссис Сытвуд с удовольствием ему подпевали. А вот Пин из последних сил боролся с зевотой.

Юнона тронула его за плечо.

— Идем со мной, — позвала она.

Поколебавшись, Пин все же поднялся с лавки и двинулся вслед за девушкой вверх по лестнице. В холле, вдали от камина, царила прохлада, и сонливость будто рукой сняло.

— Куда мы идем? — спросил Пин.

— Миссис Сытвуд попросила, чтобы я проводила тебя в твою комнату, — бросила через плечо Юнона; мальчик сильно отстал: она дошла уже до середины коридора.

— Тогда подожди меня! — крикнул Пин и побежал догонять ее.

Тяжело дыша, Пин устремился вслед за Юноной вверх по бесконечной винтовой лестнице, потом по бесчисленным изгибам множества узких коридоров. Изнутри дом миссис Сытвуд был похож на настоящий лабиринт, и в конце концов Пин окончательно потерял чувство направления — он понятия не имел, где теперь север, юг, восток и запад. Но вот молчаливая проводница открыла узкую дверь, у порога которой начинались ступени последней винтовой лестницы, ведущей на чердак, к крошечной комнатке с таким низким потолком, что даже в центре ее невозможно было распрямиться и стать в полный рост.

— Ну вот, — с улыбкой сказала Юнона и вручила мальчику свечу.

Пин поднял ее повыше, оглядывая комнату с удивлением и любопытством, которые очень быстро сменились чувством глубокого удовлетворения. Комнатка, конечно, была очень тесной, зато благодаря малым размерам ее было легко протопить: в углу, в миниатюрном камине, ярко пылал огонь. Окно, прорубленное в крыше, было залеплено мерзлым, слежавшимся снегом. Пол сложен из широченных дубовых досок. Значительную часть пространства занимала деревянная кровать, на которой лежали шерстяные одеяла и пышная подушка. В изножье кровати стоял сундук, а на нем — таз и объемистый кувшин с водой.

— Ну как, подойдет?

— Комната просто великолепная, — восторженно ответил Пин, — Я о таком даже мечтать не мог. Только… сколько это стоит? — с беспокойством спросил он.

— Шиллинг в неделю, — сказала Юнона.

Бертону Флюсу он платил четыре шиллинга.

— Под одеялом лежит ночная рубашка, а в сундуке есть кое-какая одежда — пользуйся, если хочешь.

— Спасибо, — ответил Пин.

Они с Юноной ни словом не обменялись по поводу той странной ночи в целла-морибунди, но Пину казалось, что между ними установилось какое-то особенное взаимопонимание.

— Не за что. — Девушка улыбнулась и вышла из комнаты, не сказав больше ни слова.

Пин внезапно почувствовал, что устал смертельно; он поспешно скинул одежду, с удовольствием влез в теплую ночную рубашку и нырнул под одеяло. Балки, поддерживающие потолок и одновременно крышу здания, оказались всего в нескольких дюймах от лица мальчика, но ему было все равно. Он был сыт, ему было тепло; чего еще можно желать? Он поздравил себя с необыкновенной удачей, выпавшей на его долю. Долгие недели, прожитые в доме Бертона, полном крыс, мышей, шума и насекомых, остались теперь позади. Ему вспомнились слова матери, которые она частенько повторяла: «Чем тяжелее испытание, тем слаще награда». До чего же она обрадовалась бы, если б знала, как повезло ее сыну.

Пин подтянул одеяло повыше — грубая шерсть уколола ему подбородок: значит, не сон. Он слышал, как где-то внизу скрипят половицы, — видимо, остальные тоже отправились спать. Мысли его стали путаться: он думал о Сивилле и мистере Пантагусе, и о мадам де Коста, и, конечно же, о Юноне. Ведь они могли бы подружиться. Пин решил, что с утра непременно поговорит с ней по душам. Затем глаза мальчика закрылись, дыхание стало тише — и он заснул.

Юнона жила на другом этаже. В это время она уже тоже лежала в постели, но заснуть не могла. Тот самый мальчик со странными глазами появился вдруг совершенно внезапно, ниоткуда; Юнону это беспокоило и в то же время будило в ней любопытство. После ночного происшествия с Сивиллой и после второй встречи в таверне «Ловкий пальчик» девушка даже предположить не могла, что пути их снова пересекутся. «Он явно узнал меня, — размышляла она, переворачиваясь на другой бок. — Всякий раз, когда я поднимала на него взгляд во время ужина, он смотрел на меня».

Юнона, конечно же, слышала об Оскаре Карпью — кто же о нем не слышал? Но она была совершенно уверена, что миссис Сытвуд не станет судить об одном человеке по поступкам другого, даже если они близкие родственники. Она бы с готовностью подтвердила, что в городской тюрьме множество узников, единственное преступление которых — бедность.