Записки гробокопателя - Сергей Каледин

Потом был развод, размен квартиры, переселение Лиды к Вите, Виты к Лиде… А потом Лида поругалась с Витой. Вите было обидно за Юрку, она даже посмела упрекнуть дочь, вместо того чтобы оценить ее благородство: «Я же могла ему вообще не сказать!..» Одним словом, Лида объявила, что едет в Североморск.

Вита перепугалась и, уверенная, что одна во всем виновата, всячески отговаривала Лиду. И климат ребенку не годится, ведь даже коровы живут на Севере в два раза меньше, и вообще на кой ей эта романтика?! Она тоже уезжала в свое время на Север, но не за романтикой, а, можно сказать, от тюрьмы бежала!..

Вита без конца звонила в Североморск: как дела? Лида говорила, что все в порядке, пусть она не волнуется. Но говорила как-то не так, без особой убедительности, и Вита продолжала волноваться, ощущая свою несомненную, не совсем, правда, понятную ей вину. Чувство вины уменьшилось, когда Лида попросила отправить в Североморск папино шредеровское пианино: Мишенька будет учиться музыке. Вита удивилась и обрадовалась. Раз пианино, значит, не так уж тяжела жизнь. Пианино поехало на Север.

— …Кофе будешь? — спросила Лида, положив наконец трубку.

— Давай, — сказал Юрка и достал чашечку из серванта.

— На Севере так много очаровательных людей, — Лида налила ему кофе. Оча-ро-вательных!.. Так жалко, что придется расстаться с Севером…

— Я думаю… — Юрка покашлял. — Я думаю, что прямой необходимости перебираться в Москву нет. — Он отпил кофе и выдохнул воздух, накопившийся от трудно подобранных «нехамских слов». — Вита, Бог даст, оклемается…

Несколько секунд Лида, не отрываясь, молча смотрела на него.

— Как ты можешь? — прошептала она, обхватила голову руками, и плечи ее затряслись. — Ты что, не знаешь?.. Ведь у нее может развиться…

— Ну ладно, Лидуш… ладно. Ничего у нее не может развиться. — Юрка поставил чашку и подошел к секретеру. — Лидуш… Вита просила ей… — он напрягся, выдумывая, что просила Вита, — трусики принести… Достань порточки…

Когда Лида вышла в соседнюю комнату, Юрка шмыгнул к секретеру, отыскал справку.

— Побегу, Лидуш, — сказал он, когда Лида протянула ему сверточек.

Лида сидела на тахте, и глаза у нее были полны слез. Юрка подошел сзади, хотел обнять, но побоялся, погладил по спине.

— У тебя… совершенно нет… — срывающимся голосом проговорила Лида.

— Почему нет? Есть! Я же тебе это… Ну что в самом деле… Переезжай, раз решила. Я тебе квартиру помогу наладить, все что надо… Сына в садик… — Он снова погладил Лиду по спине. — Ты Вите трусики отнесешь? Или давай я.

Лида шмыгнула носом:

— Отнесу.

Про Германию родственники пронюхали очень скоро и, решив, что Вита одурела в результате долгого наркоза, побежали жаловаться Грише Соколову.

— Что ей в ГДР делать? — удивился Гриша. — В Париж бы — это да!

Через два месяца Вита провожалась на Белорусском вокзале в Германию и была как с картинки.

— Вита, если бы кто знал, что у вас брюхо распорото!.. — прошептал Юрка.

— Дурак, — Вита не больно шлепнула его по щеке. — Вот кавалер стоит, он мне и чемоданчик поносит…

— Росту скажу! — пригрозил Юрка.

— Росту я привезу кожаную куртку, если они только есть там в природе. А эту свою пусть выкинет к моему приезду, а то я сама… Чего я ему, дура, не велела прийти?..

Вита была очень красива. В голубом английском плаще, высоких новых сапогах, скрывающих отечность ног. Сапоги темно-коричневые. Под цвет глаз.

— Так! — чуть визгливым, но все равно очаровательным голосом крикнула Вита. — Родные, прощайтесь! Девушка едет в Европу!.. Господи, вон он!

По перрону бежал Рост с пузатой от газетного кулька авоськой. Он что-то буркнул родственникам и за шею, как живого, вытянул из авоськи скунса. Стеклянные глаза зверька хищно уставились на Виту.

— С ума сошел! — засмеялась Вита, накидывая мех на плечи. — Весна уже.

Пиво стало нагреваться. Юрка двинул сумку с бутылками под скамейку и подставил лицо под бесполезное апрельское солнце. Рост посапывал, уронив голову на кожаный воротник. Речной трамвайчик плыл к Ленинским горам, время от времени мягко шмякаясь на остановках то о левый, то о правый причал.

Весенняя река еще не освободилась от гадости: подернутая нефтяными подтеками вода несла оттаявшие бумажки, неутопающие бутылки и разноцветных селезней. Иногда трамвайчик натыкался на разломанные доски, они заныривали под него и в пузырях, как газированные, выныривали сбоку.

— Ленинские горы.

Недавно оттаявший пляж был пуст: горько дымились кучи прошлогоднего мусора, облезлые скамейки пустовали, земля смачно пружинила под ногами.

Рост вел Юрку к своему любимому месту, к церкви. Там он загорал в выходные и в свободные — по донорской справке — дни. Кровь он сдавал с незапамятных времен. Не столько из-за денег, хотя из-за них тоже, как из-за этих двух свободных дней.

Склон подсыхал кверху. Ростислав Михайлович повесил полевую сумку на сучок и разодрал по швам вынутый из кармана «Крокодил».

— Там дальше — хуже… Ходят. Здесь в самый девке раз, сверху церковь, снизу река.

Круглый стадион за рекой кричал песни, сюда они долетали притишенные расстоянием и вкусным дымом, вырастающим из мусорных куч.

Юрка открыл бутылку о бутылку, пробка косо метнулась в сторону.

— Юрка, Юрка… — вздохнул Рост, — уведут у нас Виточку. Выйдет твоя жена снова замуж, и Виталия туда же перекинется. Соединился бы ты с ней… со своей Лидой наново. Жен менять — только время терять.

— Вы Лиду не знаете… — робко возразил Юрка.

— Да не все ли равно! — фыркнул Ростислав Михайлович. — Теща зато какая!.. Живи не хочу, только радуйся.

Юрка подал ему открытую бутылку и стал обдирать вяленого леща, Рост засунул горлышко в рот как-то сбоку, не разжимая губ.

— Свежее. Сколько сортов пива, как думаешь?

— Черт его знает, — Юрка пожал плечами. — Десять, двенадцать…

— А четыреста не хочешь? Я в Венгрии даже вишневое пил.

— Во время войны?

— После. Пока в госпитале лежал… «И нальют вина и без чувства вины…»

— Чего нальют, кто? — не понял Юрка.

Ростислав Михайлович прикрыл глаза и уронил голову на грудь. Укололся о застежку молнии, открыл глаза и, позевывая, посмотрел вниз на набережную. Внизу на пустой набережной катался на роликовых коньках седой костлявый старик, голый по пояс. Он раскатывался, поворачивался, ехал задом, забавно семеня, чуть разведя руки в сторону, а ладони держа параллельно асфальту.

Ростислав Михайлович поглядел на старика и недовольно поморщился.

— Хреновый старикан. Коке-е-етливый…