В случае счастья - Давид Фонкинос

С тех пор как Жан-Жака отстранили от работы, единственной его связью с фирмой были ежедневные разговоры с другом. Тот по дружбе врал, что коллеги часто его вспоминают и надеются, что он в самом скором времени и в добром здравии вернется на службу. Правда была, конечно, совсем другой: собаки грызлись за освободившуюся вакансию и растаскивали неиспользуемое движимое имущество (в первую очередь те маленькие швейцарские часы).

Эдуард совершенно не ожидал увидеть друга в подобный час, тот застал его врасплох. С его лицом что-то было не так: то, что он плох, бросалось в глаза. Он сделал вид, что все в порядке, его дверь всегда открыта, дружеский магазин самообслуживания работает круглосуточно, и Жан-Жак правильно сделал, что зашел, хоть и в столь позднее время. Жан-Жак произвел руками нечто извиняющееся и хотел было уйти.

– Нет-нет, заходи, пожалуйста. Ты вовсе не помешал, просто я сейчас как раз резал лук…

Фраза была слишком нелепой: кто это режет лук в два часа ночи? Лук режут в половине девятого, самое позднее в девять вечера. Друг вполне очевидным и гротескным образом пытался скрыть слезы. Даже вдвойне гротескным: Жан-Жаку и в голову бы не пришло подумать про слезы, если бы тот не произнес слово “лук”, то есть не разболтал сам то, что хотел скрыть. Проходя в гостиную, Жан-Жак украдкой заглянул на кухню и убедился, что никакого нарезанного лука там нет. Не нужно было обладать выдающейся интуицией, чтобы понять, что ситуация хуже некуда: пришел к другу, который должен поднять твой моральный дух, а оказался перед расстроенным другом, которому самому надо поднимать моральный дух. Но что такого могло произойти с Эдуардом? С ним, всегда готовым по любому поводу устроить посиделки с коллегами, ненавидящими друг друга, с ним, чье имя, наверно, шепчут женщины, ворочаясь по ночам в постели, с ним, вечным поверенным в чужих горестях… что у него случилось? Жан-Жак уселся на диван и спросил:

– Ты уверен, что все в порядке? Если я помешал, я могу…

– Нет, я же тебе сказал, можешь приходить, когда захочешь… Ну, что стряслось?

– Просто я…

– Клер, да?

– Да.

– Скучаешь по ней?

– Да.

И тут Эдуард разрыдался. Жан-Жак, не зная, что и думать, вполне лицемерно решил считать, что друг оплакивает его несчастья.

– Да нет, не волнуйся… Думаю, все образуется, Клер вернется…

– …

– Так мило, что ты за меня беспокоишься…

– …

– Дать тебе платок?

– Жан-Жак!

– Что?

– Я должен сказать тебе одну вещь.

– Да?

– Клер не вернется никогда!

Эдуард налил себе стакан и утопил в нем свои сопли. Жан-Жак потерял дар речи. А Эдуард начал горькую исповедь. Он уже много лет притворяется; ему очень жаль, но он лгал, расписывая прелести холостяцкой жизни. С тех пор как он развелся, он чувствует себя бесполезным ничтожеством. Он видится с детьми, но прекрасно понимает, что растут они вдали от него и превращаются просто в незнакомых взрослых. А с девушками, с которыми он спал, ничего хорошего не выходило, так, какие-то бессвязные истории. Он чувствовал себя жалким, и это не давало ему спать.

– Я был дурак. Если бы ты только знал, какой я был дурак…

Жан-Жаку вспомнились их прежние разговоры, ведь Эдуард изо всех сил толкал его в адюльтер. Он не сомневался в его дружбе, но Эдуард бессознательно старался и его втянуть в одинокую жизнь. Что он ощущал – жалость, злость, страх, сострадание? Наверно, всего понемножку. Он решил не обижаться на друга за дурные советы и не забывать, что тот всегда был рядом. Эдуард, должно быть, очень страдал от такой жизни, от постоянного внутреннего смятения. Сколько раз, возвращаясь домой, он, наверно, бродил по квартире, искал какую-нибудь тень прошлого. Ему хотелось в свой черед помочь другу, найти верные слова. И, как ни удивительно, Жан-Жак их нашел. Он говорил просто, тепло и нежно. Эдуард поднял голову. Он выглядел другим человеком: человеком, избавившимся от лжи своей жизни, от пародии на самого себя. Друзья впервые крепко обнялись; то был безусловный момент истины в их дружбе. Они пожелали друг другу доброй ночи и мужества в борьбе с хандрой. Уходя, Жан-Жак чувствовал себя вполне неплохо. Гораздо лучше, чем если бы утешали его самого; он чуть ли не смеялся от восторга. Он помог! Ничто так не утешает в унынии, как навестить унылого друга.

Назавтра Жан-Жак попытался провести день достойно. Даже сделал несколько отжиманий (если быть точным, то три) в знак мускульного возвращения к жизни. В разгар дня, словно блуждающий метеорит, влетел телефонный звонок. Звонила Клер. Они обменялись ничего не значащими фразами, но это было приятно. Они означали жизнь, эти фразы, они были живительны, как кислородная подушка для восставшего из мертвых.

– Ты как?

– Нормально, а ты?

– Я тоже в порядке… Скоро увидимся? – рискнул Жан-Жак.

– Я к тебе заеду.

– Мне тебя не хватает…

– …

– Я был…

– …Слушай, давай потом поговорим. Я хотела сказать, что мне звонила Сабина, она сегодня вечером заедет повидаться с Луизой.

– Хорошо.

– До скорого!

– Да… до скорого.

Жан-Жак повесил трубку; разговор, конечно, вышел не очень женевский. И тем не менее он ощущал нечто похожее на счастье. Он так боялся их первой беседы, но все прошло неплохо. Они были спокойны. Как настоящие взрослые люди. Ни малейших признаков незрелости: короткий, строгий, такой взрослый телефонный разговор. И тем более никаких шуток. Одна прекрасная точность. Правда, немного техничная. Да, безусловно, слишком техничная. Если подумать, слегка адвокатская. Диалог при разводе, вот что. Почти протокол. Короткие, простые, действенные слова. Без всякого двойного смысла. И все-таки слегка размытые; нет ничего более размытого, чем слово “скоро”. Для кого-то “скоро” вообще похоже на “никогда”. Жан-Жак забыл о позитивной стороне разговора, о том, что она позвонила, и позвонила просто так. Он дышал глубоко и размеренно, но ему пришлось приложить руку к груди, чтобы унять боль. Это все отжимания, наверно. Психосоматические боли не его случай. Тело его не обманывало. Голос Клер, он с волнением вспоминал ее голос. Он ее любит, вот это и надо сказать. В нем не осталось ни малейших колебаний, даже намека на возможность сомнения, его любовь была безупречной, точной и техничной. Его любовь походила на бракоразводный процесс.

Визит Сабины был ему в высшей степени неприятен, главным образом потому, что она не преминет обо всем доложить Клер. Да и вообще она ему не особо нравилась.

Судит обо всем, а не знает ничего. И голос у нее такой противный, зудящий, пронзительный, слова ввинчиваются в уши с целенаправленностью камикадзе. По счастью, Жан-Жак в своей депрессии умывался от раза к разу, и в ушах у него образовались серные пробочки. Теперь эти пробочки окажутся весьма кстати. Сабина прямо с порога устремилась к Луизе. Жан-Жака тронуло столь бурное проявление чувств; в глубине души он готов был признать, что Сабина – настоящее сокровище и способна окружить его дочь заботой и вниманием. Он купил все, что нужно для аперитива. Все самое позитивное, вроде зеленых оливок; что может быть жизнерадостнее зеленой оливки? А главное, он весь день думал и придумал, как вести себя с Сабиной: он закидает ее вопросами. Проявить интерес к другому – лучший способ выставить себя в выгодном свете. Его стратегический расчет принесет плоды, ибо на следующий день Сабина будет рассказывать Клер: “Знаешь, с ним, по-моему, все хорошо… такой внимательный, задавал столько вопросов. это верный признак…” Пока Луиза разучивала свой музыкальный урок, Сабина исполнила несколько гамм из своей личной жизни. Ее ответы в точности соответствовали тому, что в ней не нравилось Жан-Жаку. Высокопарные фразы о жизни. Высокопарные фразы, при том что куда проще было бы признаться в своем унынии, в страхе перед будущим. Для