Знак зверя - Олег Ермаков

— Агонь!

Вздуваются груши, мелькают куски. Из пробитого черепа большого дома вверх бьет черный вихрь. От трассирующих пуль загораются сараи.

Грязная дымка стелется по долине. Небо над кишлаком запачкано дымом и мокрыми красными бликами. Пороховая дымь плывет по долине, разделяя надвое мир, и артиллеристы оказываются в нижнем, а танкисты и полковник на холмах — в вышнем, там у них солнце ярче и небо синее, оттуда хорошо все видно: как рушится и горит кишлак, как бегут к реке и бросаются в воду люди... И над этими мирами — мир прохлады и чистоты: вечные снега.

— Агонь!

Лопается купол мечети. Ошалело носятся над хрупким и высоким минаретом голуби. В рощах белеют разодранные стволы. Из гаубиц вылетают горячие, вонючие гильзы. В кишлак улетают песчинки, и дома превращаются в коричневые груши. Сверкают танки, стучат крупнокалиберные пулеметы, хлопают гранатометы. В садах подпрыгивают и обращаются в прах деревья. И дома сотрясаются и уносятся вверх; сараи, платаны, стены, башни — все летит вверх, заглатывается небесной прорвой, перемалывается и осыпается пылью и кусками на вздрагивающую землю. Артиллеристы бегают от ящиков к орудиям с мокрыми, грязными, осатанелыми лицами. Они уже не слышат команд охрипшего лейтенанта, командиры орудий следят за его рукой: вот она взмыла вверх и — упала: грохот, пыль, гарь, свист. Солдаты, сверкая белками, бегут к орудиям с новыми снарядами и гильзами.

Рука падает:

— Агонь!

— Последний залп, — вдруг сказала трубка.

— Последний залп!

Батарея дала последний залп. Умолкли и остальные батареи.

Танки. Пулеметы.

Но завелись моторы, и к дымящимся развалинам устремилась разведрота.

Открыв глаза, он понял, что спал слишком долго, так долго, что лицо покрылось толстым слоем праха. И ноги вросли в землю.

Запорошенные пылью веки сомкнулись.

Он опоздал, и этого ему никто не простит, провел в забытьи много лет, усыпленный Иблисом[5], и лучше уйти назад.

Но что-то заставило его вновь открыть глаза. Звук или мысль, воспоминание о чем-то. Он разлепил веки. Серое, неровное... — стена, взгляд скользнул по стене, окунулся в прохладную темную синь.

О Аллах, царь миров...

И наткнулся на серебристое пятнышко.

Она еще не угасла.

Нет, не проспал.

Он пошевелился. С лица посыпалась пыль. Поднял руку, другую. Оперся на локти, привстал. Ноги были засыпаны кусками сухой глины, и он разгреб глину, посидел, растирая побитые и затекшие ноги, и встал, держась за стену. Оглянулся.

Обглоданный сад.

Сделал шаг. Еще один, ведя ладонью по бугристой стене, заметил под ногами сизо-красный сгусток, но уже поскользнулся и начал падать.

Он погружался в мокрую вспученную остывшую Карьяхамаду, вглядываясь в лица с обожженными волосами и треснувшими глазами. Он проваливался глубже, задевая холодные руки, обугленные ветви, касаясь смятых лиц, сырых волос, желая быстрее достичь дна, лечь, прижаться щекой к земле и затихнуть, — но перед ним стоял минарет, и небо напитывалось светом.

Отворив щелястую дверь, мулла пошел вверх по стертым ступеням.

Он останавливался, отдыхал. В башне было сумеречно. Вверху светлел выход на площадку под куполом, там в кувшине должна быть вода, которую он пьет перед азаном. Мечеть вознеслась, отряхнув глину и пыль, и бассейн омовений исчез, а минарет уцелел. И в кувшине вода.

Он прислонился к стене, чувствуя, что не сможет больше сделать ни шагу... Вздрогнув, поднял глаза: в сумрак башни сыпались солнечные семена, сыпались гуще, золотили ступени, руки, бороду, разорванный и окровавленный халат... Не сможет сделать ни шагу, не сможет ни шагу.

— Аллаху акбар!.. — закричал мулла, глядя вверх, на солнечный проем, и глиняная башня посреди озаренных садов и руин глухо загудела.

В степи между Мраморной и машинным парком были установлены понтонные мосты с двумя узкими колеями, и водители тягачей, бронетранспортеров, танков, грузовиков сдавали здесь экзамен самому командиру полка Крабову. Надо было провести машину по мостам точно и быстро и затем проехать по извилистой трассе, не задев флажков. Не сдавшие экзамена после обеда тренировались, а наутро еще раз пытали счастья. Водители работали, не покладая рук — сбитых, мозолистых, почерневших, пропитанных соляркой и бензином: крутили баранку и рвали рычаги на экзаменационном полигоне, копались в моторах, рыскали по всему городу в поисках запчастей. Старшины подразделений привозили со склада сухие пайки, табак. Санинструкторы получали индпакеты (тампоны, жгут, бинт, обтянутые прорезиненной тканью) на каждого солдата своего подразделения, раз в день в санчасти с ними проводили занятия врачи. Повара прочищали форсунки полевых кухонь, ездили на склад и загружали фургоны крупами, тушенкой, сгущенным молоком, консервами, пачками соли, сахара, чая, мешками сухофруктов, картофельного порошка, банками томатной пасты. Артиллеристы грузили в крытые кузова машин ящики со снарядами. Пехота таскала в бронемашины ящики патронов, гранат, пулеметные кассеты. Заправлялись боеприпасами танки, машины разведчиков.

Полк готовился к операции.

Ни солдаты, ни офицеры не знали, когда и в какую сторону предстоит отправиться. Даже штабные писаря ничего не знали.

И город у Мраморной горы наполнился слухами.

В Ургун!

Ургунское ущелье — выход в Пакистан, где у мятежников расположены учебные лагеря, склады и штаб-квартиры. Ургунское ущелье — один из пищеводов: мука и порох текут по нему, питая желудки и ружья мятежников. Но не только мука и порох — мины, медикаменты, натренированные бойцы; иногда с караваном проходят европейцы или американцы: профессиональные военные, журналисты, врачи. Давно пора перерубить эту каменную трубу, контролируемую людьми бывшего студента Кабульского университета Гульбеддина Хекматияра, лидера Исламской партии Афганистана.

В Кандагар — город гранатов у песков великих пустынь. Заунывные сыпучие земли окружают этот город: Регистан (Страна песков), Дашти-Марго (Пустыня смерти), Дашти-Наумид (Пустыня отчаяния) — кандагарские улицы напоены их дыханием. И наполнены людьми Гилани, лидера партии Национальный исламский фронт Афганистана, и бывшего преподавателя медресе Наби, лидера партии Движение исламской революции Афганистана. Кандагар самый стреляющий город Афганистана. Тишина или мирные звуки на его улочках — явление странное, настораживающее. Если тихо — значит, у кого-то застряли патроны в диске или кончились мины, а караван с новыми задержался в пути, или настало время намаза, — но сейчас отзвучат слова молитвы, сейчас добредет верблюжий караван до городских стен, сейчас будет вынут из ящика и вставлен в гнездо новый рожок и всунута болванка с оперением в жерло миномета, и привычные звуки заглушат тишину. Зато в Кандагаре растут огромные и сочные гранаты, побывавшие там утверждают: величиной с кулак... нет, с пивную кружку или даже с детскую голову, — и среди беготни и стрельбы ты хватаешь гранат, мнешь его, давишь, чтобы тугие зерна полопались под корявой багровой шкурой, а потом срубаешь ножом темечко и опрокидываешь эту круглую чашу, и сок растекается по сухому рту, терпкий, вязкий сок льется в ободранное кандагарским каленым воздухом горло.