Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 2 - Андрей Лазарчук

В пыли куда-то слепо ползли, тычась друг в друга, непохожие на людей люди. Двое в фартуках тыкали в них длинными палками. Третий, хакая при каждом ударе, бил ползающих деревянным молотом – по головам, по спинам…

Дружан свалился на землю, схватил Тишку и куда-то понёсся – подальше, подальше. Несколько сараюшек уже пылали с треском, он бросился между ними, проскочил, нырнул в замусоренные кусты. Тишка бежала рядом – молчаливая и невесомая. Половину головы её опалило, волосёнки пепельно курчавились. Там дальше ручей… а по ручью…

Вдоль ручья были густые заросли. Там есть тайные шалашики и пещерки. Там темно даже днём. Там их не заметят…

Дружан влетел в чёрную воду и будто напоролся на что-то правым боком. Обмирая, он посмотрел: из-под рёбер торчала толстая палка. Сразу ослабли ноги и заплясали в глазах искры. Он толкнул Тишку куда-то в сплетение ветвей и корней и повернулся. Его подхватили несколько рук и не дали упасть. Он видел только кожаные фартуки…

Дружана убили мясницким ножом – быстро, деловито и без всякой лишней злобы. А Тишка затерялась, забилась в какую-то нору – и её не нашли. Впрочем, и не искали.

Она выбралась и выжила, но навсегда потеряла способность говорить. Вернее, говорила она только во сне.

Мелиора. Болотьё

– Это ты… – выдохнул Алексей – и задохнулся.

– Да, я, – просто сказала Ларисса и отошла в сторону, пропуская его во двор.

Теперь она была почти живой, почти прежней: волосы цвета воронёной стали, тонкие с неодинаковым изгибом брови, отчего лицо, казалось, постоянно выражает полувопрос-полунасмешку… неожиданно светлые глаза, чуть косящие… более широкая, чем положено, переносица – след давнего падения с козы… Лишь губ у неё никогда не было таких: отрисованных голубым карандашом. Губы у неё всегда были припухшие, горячие.

Алексей перешагнул порожек из белого камня. Ничего не изменилось… разве что стало ненормально тихо. Пропал обычный лесной шум, который даже не замечается, пока он есть. И – тонкий далёкий запах тронул ноздри, запах подземной сырости, корней травы и влажного мела.

– Пос… постой, – сказал Алексей. – Я не могу… задерживаться. Надо… очень…

Ларисса грустно покачала головой:

– Ты можешь пока не торопиться. Твоя подружка сейчас в большей безопасности, чем была с тобой. Её захватили наездники на птицах. Они знают, кто она. Это ведь, в сущности, и есть то, чего ты так упорно добивался сам?

Он попытался сглотнуть. Комок в горле был сух и колюч.

– Почти, – сказал он наконец.

– Дурачок, – сказала Ларисса и подала ему руку. – Пойдём в дом. Ты ведь понимаешь, что не случайно пришёл сюда?..

Рука её была просто прохладная…

В доме стоял тихий, мохового цвета, сумрак.

– Мы почти квиты, – услышал он как будто издали. – Ты предал и её.

– Да, – согласился он. Пересохло в горле, но он сказал, будто выплюнул: – Предал.

– Дурачок. Бедный мой дурачок…

– Бедный? Что же во мне бедного? Я… – тут он вообще замолчал.

– Ты бедный, потому что опять делаешь не то, что нужно… нужно в том числе и тебе, – и знаешь это, и боишься, что опять проиграешь. Проиграешь на этот раз всё. И даже больше, чем всё.

– Боюсь. Не только этого…

– В конечном итоге этого. Однажды ты ухитрился обмануть свою судьбу, заставил её гоняться за собственным хвостом… Бедный дурачок – однако же и необыкновенно везучий дурачок.

– Да. Дуракам, как известно, везёт. Может быть. Если честно, я ведь так и не понял, что произошло в том… в той пещере… и после. Почему…

– В гробнице. Это была гробница.

– Ясно. Значит, мне правильно подумалось…

– Ну, не зря же тебя кое-чему учили.

Они замолчали и посмотрели друг на друга.

– Поверь, я не могу тебе сказать, что именно ты сделал… сделал правильно… – Ларисса медленно провела пальцем по груди Алексея – сверху вниз. – Тебе не положено это знать, вот и всё. Иначе ты получишь слишком мощное оружие… равняющее тебя… с самим Богом… – она продолжала чертить у него на груди: вторая вертикальная черта, потом две горизонтальных. Решётка.

Знакомый знак.

Святой Крест склавов… и он же – отвращающий беды крестик Ангела…

Ангел же, помнится, противился распространению колдовства и чародейства среди людей, утверждая, что это сродни дроблению драгоценного изумруда в мелкую соль, которая не только не драгоценна, но и, будучи принята внутрь, смертельно опасна… и полагал, что подобны этому и попытки каждого живущего прозреть свою судьбу…

Он летал на рукотворных крыльях, брал в ученики и живых, и мёртвых, призывая людей доверяться им, просить их без стеснения о помощи и ничего не творить самостоятельно… но вся его затея окончилась как-то очень быстро и очень невнятно, и даже Филадельф старался избегать этой темы, отделываясь общими фразами.

А ещё это был знак Тихой Книги…

– Ты можешь пока не спешить, – сказала Ларисса. – Отдохни. Дети Птицы ищут своего пропавшего повелителя. Они неизбежно прилетят сюда… и очень скоро… И не только они.

Мелиора. Окрестности Фелитополя

Демир Иерон пришёл в себя от тряски. Его куда-то везли. Солнце слепило глаза. Он помнил, что в шатёр ворвались… кто-то в чёрном… и всё. Обдало внутренним холодом: плен. Он попытался поднять голову. Голова оказалась полна битым стеклом. В глазах тут же полыхнуло чёрным и красным. Кто-то говорил ему, что так видят мир мертвецы… Испугаться ещё и этого он себе не позволил.

– Лежите, пожалуйста, – сказал кто-то над ним. Или рядом с ним. С заметным промедлением он понял, что голос женский. – Лежите, у вас кровь…

– Было бы хуже, если бы её уже не было, – сказал он. Голос прозвучал смешно. Во рту тоже было битое стекло. – Вы кто?

Над ним склонилось кругленькое тёмное лицо, обрамлённое пылающим облаком. Угадывались глаза…

– Я-то? Ой, да я Платонида. Не помните? Кухарка. Я для вас супы варила.

– Супы… Супы помню. Отменные супы. Так это вы варили? Я думал, Васс.

– Васс командовал да меню составлял. Давайте-ка, я вам под голову подложу…

Иерон почувствовал тупую в затылке боль, голова его качнулась, приподнялась как бы сама… опустилась. На мягкое. Муть, взболтнувшаяся было, улеглась. И перед глазами уже не чёрное с красным, а более или менее привычное.

– …вот… и от солнышка прикрою… – журчал голос. – Ведь легче так, правда?

– О-о… легче… совсем легко… спасибо, милая…

– Вся голова разбитая у вас, что же теперь будет-то, а?

– Не знаю… Где мы?