Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 - Питер Бамм

Ромбах, которого назначили начальником медицинской службы Севастопольского гарнизона, столкнулся с опасностью распространения эпидемий. Исключать подобную возможность было ни в коей мере нельзя. Система водоснабжения города была полностью разрушена; везде лежали непогребенные трупы. Летали неисчислимые полчища мух. В занимаемых нами помещениях стены были настолько плотно покрыты этими насекомыми, что казалось, будто они выкрашены в черный цвет. Мухи садились слоями, один поверх другого. Когда мы обедали, то вынуждены были отгонять их от еды на всем протяжении от тарелки до рта, и все равно мы их глотали десятками. Мы не знали, страдали ли русские от инфекционных болезней. Среди немецких солдат отмечались многочисленные случаи дизентерии. Малярия характерна для Крыма. Благодаря судоходству она перемещается между Севастополем, портами Кавказа, Малой Азии и Константинополем, отдельные вспышки бубонной чумы время от времени здесь фиксируются даже в мирное время. Во время осады в городе развелось неимоверное количество крыс. Но тем не менее, единственной эпидемией, разразившейся в городе после его захвата, была вирусная инфекция, переносившаяся мухами.

Одновременно надо было решать множество проблем.

Мы были удивлены тем, что не нашли в городе раненых из числа гражданского населения, но вскоре сержант Кинцль нашел их в подвалах кафедрального собора. Я отправился туда, захватив с собой нескольких санитаров. Старухи, молодые женщины, дети, старики лежали бок о бок на подстилках из соломы. Их раны были хорошо прооперированны, но вместо бинтов перевязаны просто обрывками одежды. Вероятно, у русских закончились настоящие бинты.

В одном из углов священник Русской православной церкви молился, стоя на коленях. Он поднял руку с крестом. Мерцающий свет от свечи едва достигал потолка подвала; но он отражался в драгоценных камнях, которыми был усыпан крест. Он бормотал молитву. Перед ним лежала умирающая старуха, одной из своих костлявых, пораженных артритом рук она судорожно хватала воздух. Ее товарищи по несчастью повторяли слова молитвы вслед за священником. Глубокий булькающий звук вырвался из горла пожилой женщины, и после этого она умерла. Священник поднялся с колен; рука старухи так и осталась немного приподнятой.

Санитары начали делать перевязки. Кинцль отправился на поиски подходящего здания, в которое мы могли бы перенести раненых. Некоторых отправили в полевую кухню, где они получили горячий чай и еду. Даже пребывая в инертном, летаргическом состоянии, эти несчастные люди начали понимать, что для них стараются сделать что-то хорошее. Священник крепко пожал мою руку в знак благодарности. Но если разобраться по сути дела, мы же не были виноваты в столь бедственном положении этих людей?

Когда я вернулся в занимаемые нами помещения, которые находились на самой окраине города, над Херсонесским полуостровом, меня там уже поджидал Ромбах. Я хотел ему рассказать о том, что мне довелось увидеть, но он мне не дал и слова сказать. Он только произнес:

– Пошли со мной!

Мы отъехали примерно на 1 километр к югу от города. Среди виноградников, раскинувшихся на южных склонах Севастополя – не так далеко от того места, где Ифигения вглядывалась в даль Понта Эвксинского в сторону Эллады, – русские бросили своих раненых.

Тысячи их лежали среди виноградников. В течение нескольких дней они ничего не ели и в течение 48 часов ничего не пили. Большинству из них не было оказано никакой хирургической помощи. Час за часом они жарились на солнце. Над холмами непрерывно раздавались стоны. Отчаяние этих людей, которые пострадали от войны, не доходило до небес; казалось, оно струится как легкий бриз над холмами. В самой долине мы видели семь площадок, обнесенных колючей проволокой, в них было собрано до 30 тысяч здоровых пленных, которые ожидали своей участи. То там, то здесь раздавались отдельные выстрелы.

Ромбах и я посмотрели друг на друга. Что делать? Мы можем провести десять, двадцать, пятьдесят, даже сто операций. Но две или три тысячи? На это потребуется много, много дней. За это время сотни раненых умрут. Кроме того, все эти люди находятся при смерти от жажды.

Целый ворох проблем – и все за пределами наших реальных возможностей – надо было решать немедленно. В нашей медицинской роте не было ни одного человека, который не мечтал отдохнуть хотя бы часок в следующие два дня.

Ромбах поехал в Симферополь, чтобы собрать все необходимое, в том числе палатки, хирургические инструменты, бинты и лекарства, которые сможет выделить армия. Я отправился к коменданту лагеря для военнопленных, чтобы попросить его отпустить всех русских докторов, хирургов и санитаров, которые могли быть среди пленных, чтобы они нам помогли. Комендант оказался любезным венцем, он жил в палатке рядом с лагерями, в которых содержались пленные. Я представился и объяснил ему, что у меня есть приказ помогать раненым русским и что буду благодарен ему за любую оказанную помощь. Улыбнувшись, он спросил:

– Пулемет подойдет?

Я вынужден был сохранять вежливость. Если комендант не захочет, то никто не сможет заставить его передать мне пленных докторов. Я объяснил ему, что мы немного старомодные люди и хотим помочь раненым. Я вынужден просить его разрешить мне отобрать докторов среди русских. Он повел себя вполне достойно и сказал, что хочет удовлетворить мою просьбу.

Через переводчиков было распространено обращение, в котором говорилось, что все доктора и хирурги должны выйти вперед. Никакого движения. Русские были преисполнены недоверия. В конечном итоге мы нашли хирурга, отец которого был профессором в Санкт-Петербургском университете. Я смог ему объяснить, для чего это все требуется, и он собрал всех имевшихся в лагере докторов. Их оказалось около тридцати человек. Затем нашлось около пятидесяти фельдшеров и не очень квалифицированных докторов, это были люди, которые получали начальное медицинское образование и представляли собой нечто среднее между докторами и санитарами. Среди докторов было шесть женщин, две из которых были квалифицированными хирургами. Русские находились в состоянии депрессии. Сдача в плен после почти 9 месяцев ожесточенного и героического сопротивления любого человека может вывести из состояния равновесия. Поражение всегда деморализует. Русские смотрели на меня с чувством полной апатии. Все, что я им говорил, казалось, я говорю ветру – ветру вздохов и отчаяния.

Они использовали те же методы лечения, что и мы. Великий француз Шарко, который заложил основы лечения душевных болезней, получил почетную докторскую степень в Киевском университете; великий русский ученый Павлов, один из основоположников современной физиологии, был удостоен звания кавалера Почетного легиона. Одна из двух женщин-хирургов, которая к тому же была еще и необыкновенно красива, в заключение сказала одно или два предложения собравшимся русским, которые мой переводчик не смог понять. В ответ русские заявили, что они готовы со мной сотрудничать. Для начала им были предоставлены еда и сигареты.