Мост птиц - Барри Хьюарт

— Стояла темная ненастная ночь, — начал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Выл холодный ветер, молнии сверкали на небе, как языки змей, гром ревел, словно стая драконов, дождь лил потоком. Сквозь шторм прорезался стук колес и шлепанье копыт, за которым последовал самый страшный звук во всем Китае: пронзительное пение охотничьих рожков солдат Цинь.

На этот раз я закашлялся без какой-либо помощи со стороны вина, и Ли Као легонько похлопал меня по спине.

— По невероятно крутой горной тропе ехала запряженная мулом телега, в ней сидели мужчина и женщина, — продолжил он. — Женщина была беременна. Она прижимала к груди джутовый мешок, а мужчина вовсю нахлестывал мула. Из тьмы позади них снова раздался рев рогов, затем полетели стрелы. Животное пошатнулось и упало, телега съехала в канаву. Похоже, преследователям нужен был мешок, который держала женщина. Мужчина решил отвлечь солдат на себя, дать любимой шанс спастись, поэтому попытался отнять у неё смертельный груз. Но женщина отказалась. Пока они возились с мешком, их настиг второй залп. Мужчина упал бездыханный, женщина пошатнулась: стрела вошла ей под левую ключицу. Затем она выбралась из телеги и стала взбираться по склону. Дождь милосердно скрыл от преследователей маленькую фигурку, ползущую по извивающейся тропе к монастырю Шу.

Мастер Ли поднял флягу и жадно отпил. Я понятия не имел, зачем он рассказывает мне эту историю, но, по крайней мере, она отвлекала меня от грядущих опасностей.

— Стрела послужила ей пропуском. На ней стояло клеймо тигра, символ династии Цинь, а в монастыре Шу эту династию ненавидели. Монахи сделали для женщины все, что могли, и с первым слабым проблеском рассвета еле слышный плач новорожденного взметнулся над стенами. Настоятель и повивальная бабка сотворили маленькое чудо, спасли ребенка, но они ничего не смогли сделать для матери.

«Храбрая душа, — прошептал настоятель, утирая пот с её лба, горящего от лихорадки. — Чтобы восстать против правителя Цинь, нужно обладать неслыханной храбростью».

Повивальная бабка подняла хныкающее дитя.

«Тысячи благословений, моя госпожа, ибо вы дали жизнь здоровому сыну!»

Ноздри умирающей женщины содрогнулись, она открыла глаза, с огромным усилием протянула руку и указала на акушерку.

«Као, — задыхаясь, произнесла она. — Ли… Ли… Ли… Као…»

Я поднял голову и, широко раскрыв глаза, посмотрел на мастера Ли, подмигнувшего мне в ответ.

— Слезы заволокли глаза настоятеля, — продолжил свой рассказ мастер Ли, — и он, чуть ли не рыдая, ответил: «Я слышу, дочь моя, твоего сына назовут Ли Као».

«Као! — задохнулась женщина. — Ли… Ли… Ли… Као…»

«Понимаю, дочь моя, — всхлипнул монах. — Я выращу Ли Као как собственного сына, наставлю его на Путь Истины, обучу Пяти Добродетелям и Возвышенным Доктринам, а в конце безвинной жизни его дух легко пройдет сквозь Ворота Великой Пустоты в Блаженную Долину Чистоты и Ясности».

Мастер Ли сделал еще один огромный глоток, предложил мне, за чем с моей стороны последовал очередной приступ кашля.

— Глаза женщины странно засверкали, казалось, она пришла в ярость, — продолжил он, — но силы её истощились. Глаза закрылись, рука безвольно упала на кровать, её душа отправилась к Желтым Подземным Источникам. Повивальная бабка расчувствовалась, но когда она вынула из-за пазухи маленький бурдюк и сделала глоток, от запаха этой жидкости сердце настоятеля замерло. Этот омерзительный смрад мог исходить только от самого отвратительного вина, изобретенного человеком: као-ляна. Повторяю: као-ляна. Может, умирающая женщина просила выпить, а не давала имя ребенку? Вполне возможно. Впоследствии настоятель узнал, что солдаты преследовали её не потому, что она была героической мятежницей. Просто женщина вместе со своим мужем украла у солдат все их жалованье. Мои родители — одни из самих известных жуликов в Китае, а мать могла легко оторваться от преследователей, если бы не стала препираться с отцом из-за награбленного.

Мастер Ли в изумлении покачал головой.

— Бык, наследственность — великая вещь. Я никогда не знал своих родителей, но в нежном возрасте пяти лет украл серебряную пряжку с пояса настоятеля. Когда мне исполнилось шесть, стащил его нефритовую чернильницу. На восьмой день рождения срезал кисточки с лучшей шляпы настоятеля и до сих пор горжусь этим, ведь он носил ее, практически не снимая. В одиннадцать поменял монастырские бронзовые курильницы на пару кувшинов вина и здорово напился в Аллее Мух. В тринадцать стянул несколько серебряных подсвечников и отправился прямиком на Улицу Четырехсот Запретных Удовольствий. Молодость! — воскликнул мастер Ли. — Как сладостно, но в то же время прискорбно быстро проходят безмятежные дни невинности.

Он снова зарылся носом во флягу и удовлетворенно рыгнул.

— Настоятель монастыря Шу оказался настоящим героем. Он поклялся вырастить меня, как собственного сына, и сдержал слово. Ему удалось вбить в мою голову столько знаний, что я, в конце концов, получил высшую ученую степень цзиньши. Правда, когда покинул монастырь, думал отнюдь не о государственной службе, а скорее наоборот, хотел достигнуть небывалых высот в преступном мире. Вот тут-то меня и поджидала неожиданность — совершать преступления оказалось так легко, что они тут же вогнали меня в дикую скуку. Я вернулся к ученой карьере и чисто случайно чуть не похоронил себя заживо в Императорской Академии Ханьлинь. Стал научным сотрудником. Потом сбежал из этого кладбища, подкупив придворных евнухов, которые организовали мне назначение на пост военного стратега. Я умудрился проиграть несколько сражений по каноническим правилам, потом стал одним из императорских советников, а затем управителем провинции Ю. Именно на этой должности меня настигло озарение. Я тогда старался собрать доказательства для обвинения военачальника У Саня, известного своими злодеяниями, но он был таким скользким, что все мои попытки заканчивались ничем. К счастью, вскоре на Желтой Реке случилось очередное наводнение, и я сумел убедить священников, что единственный путь успокоить речного бога — это прибегнуть к обычаю предков. Презренный генерал исчез в волнах, привязанный к спине серой лошади — мне действительно было жалко животное, но таков обычай, — а я подал прошение об отставке. Тогда-то меня и осенило, что раскрыть преступление в сотни раз труднее, чем совершить его, потому я повесил над своей дверью знак с полузакрытым глазом и до сих пор не жалею об этом. Кстати, ни одно из своих дел я не бросал и всегда доводил до конца.

Я шумно сглотнул. Наверное, надежда в моих глазах светилась столь же ярко, как луна.

— Как ты думаешь, почему я тебе все это рассказываю? — спросил мастер Ли. — У меня есть повод злиться на князя Цинь, ведь один из его предков убил моих родителей, но даже если не брать этого в расчёт, извилистый жизненный путь замечательно подготовил меня к краже корней женьшеня.

Он похлопал меня по плечу.

— К тому же ты мне уже стал вроде правнука. Я и помыслить не мог отправить тебя одного на верную смерть. Надо поспать, мы уходим на рассвете.