Дорога в Рим - Бен Кейн

Несмотря на многочисленные потери, римский строй умудрился выстоять. Правда, в шеренгах тут и там зияли бреши — линия щитов была нарушена, а ведь бой едва начался. В первые ряды тут же выдвинулись задние легионеры, занимая место павших, однако радость от удачного отпора длилась недолго: вновь послышался топот копыт — атака продолжалась. В строю послышались проклятия.

Сквозь задние шеренги, развернутые в противоположную сторону, Ромул разглядел понтийскую конницу, которая обошла Двадцать восьмой с флангов и теперь готовилась обрушиться на незащищенный тыл. Выстоять против конницы — дело для пехоты почти невозможное. В битве при Фарсале это удалось: по приказу опытных командиров легионеры целили пилумами противнику в лицо, чем и обратили врага в паническое бегство. Забытый легион тоже когда-то остановил конную атаку специально откованными длинными копьями, от которых лошади шарахались, отказываясь идти вперед. Однако сейчас прежних оптионов в строю не было — и солдаты, вооруженные лишь дротиками, понимали, что после единственного залпа их просто втопчут в землю. В задних рядах нарастал панический ропот.

Смерть, впрочем, грозила не только арьергарду — за колесницами, как успел увидеть Ромул, идет пехота. Уцелевшие центурионы тоже об этом помнили.

— Кругом! Перестроить ряды! — крикнул ближайший. — Шевелитесь, придурки!

Ромул повернулся. И тут же об этом пожалел.

Размахивая мечами и копьями, пельтасты и туреофоры стремительно приближались, выкрикивая боевой клич. Римские ряды, по-прежнему толком не выстроенные, местами дрогнули — слишком многим была памятна александрийская атака, когда на римлян шли яростные соплеменники нынешнего врага. Зажатый между неистовыми пехотинцами и наступающей с тыла конницей, легион уже ни на что не надеялся.

Ромул чувствовал себя куском железа на наковальне: один удар занесенного молота — и его разобьет в осколки. Он в отчаянии поднял глаза к безоблачному небу, однако, как обычно, ничего не увидел: с тех пор как в Маргиане ему предстало грозное видение Рима, он почти не пытался заглянуть в будущее, а в тех редких случаях, когда все же вспоминал о полученных от Тарквиния навыках, боги, словно в насмешку, не давали ни единого знака. Впрочем, сейчас и без гаданий было ясно, что смерти не избежать.

Центурионы, даже если и разделяли его мнение, паниковать не спешили: на них, ветеранах многочисленных кампаний, и держалась дисциплина легиона в опасные минуты. Выстроив легионеров, они закрыли бреши, оставленные колесницами, — и Ромул, поняв замысел командиров, с облегчение выругался вслух. Центурионы лучше всех понимали, что единственное оставшееся преимущество Двадцать восьмого — его позиция. Вражеские солдаты будут бежать в гору, и их атака будет медленнее, чем натиск колесниц.

Ромул, к которому вернулась решимость, взглянул на Петрония.

— Так-то, парень! — рявкнул в ответ ветеран, хлопнув Ромула по плечу. — Держать строй! Погибнуть — так с товарищами, чего еще желать?

Легионеры, слышавшие слова Петрония, горячо закивали.

От их поддержки на глаза Ромула навернулись слезы гордости. Никто из солдат не знал о его рабском прошлом — в нем видели лишь смелого бойца и близкого товарища. Презрение, с которым легионеры относились к ним с Бренном в Маргиане, оставило в сердце ощутимую рану, и теперь, на понтийском голом холме, под палящим солнцем, поддержка солдат утешила его, как целительный бальзам. Ромул решительно вздернул подбородок. Уж если его постигнет смерть — то по крайней мере рядом с теми, кто считает его равным.

— Нас ждет Элизий! — крикнул Петроний, вздымая пилум. — Умрем за Цезаря!

Легион разразился дерзким громким кличем, имя Цезаря повторялось в рядах как заклинание; линия щитов, прежде неуверенно изогнутая перед грозным врагом, заметно выровнялась. Клич разнесся и по задним шеренгам, куда вот-вот готова была обрушиться понтийская конница.

Ромул был потрясен. С тех пор как его завербовали в Двадцать восьмой, он все силился понять, откуда бралась неколебимая вера солдат в своего главнокомандующего. Он знал, что Цезарю такая репутация далась потом и кровью — говорили, что он лично водил войска в бой, делил с солдатами тяготы походов и щедро награждал за верность, однако Ромул этого никогда не видел. Ночная битва в Александрии оказалась беспорядочной бойней, последовавшая за ней победа над армией Птолемея далась почти без труда — полководческих талантов Цезаря, о которых только и говорили вокруг, Ромул оценить не мог. Но ведь в Цезаревом войске ему теперь служить шесть лет, а то и больше — и при этом не доверять своему командиру?.. И сейчас, стоя на холме перед лицом врага, Ромул видел безграничную веру легионеров в Цезаря — незыблемую, несмотря на смертельную угрозу, — и сердце его преисполнялось той же убежденностью.

Размышлять, впрочем, было некогда: пельтасты и туреофоры подступали все ближе. Многообразие народов в Фарнаковом войске неприятно поражало: солдаты Дейотара, сражающиеся за римлян, одеждой и вооружением походили на легионеров, бегущие же по склону понтийские наемники разительно отличались один от другого — привлеченные в войско щедрым жалованьем и жаждой добычи, они стекались в Понт со всех окрестных краев. Среди них встречались фракийские пельтасты — Ромул видел таких в Александрии: без доспехов, вооруженные лишь ромфайей и овальным щитом с продольным ребром. У других были дротики и кривые ножи, кое-кто нес изогнутый полумесяцем щит, сплетенный из ивового прута и обтянутый бараньей кожей, кого-то защищал толстый холщовый панцирь. У тех, что побогаче, поблескивали на солнце полированные бронзовые щиты.

Часть пехоты составляли туреофоры из Малой Азии и западных земель — помимо обтянутых кожей щитов, овальных или прямоугольных, у них в руках виднелись мечи и дротики, у некоторых длинные копья, а голову защищал македонский шлем с гребнем, широкими нащечниками и закругленным козырьком. Облаченные в подпоясанные туники, туреофоры в основном обходились без защитных доспехов, подобно пельтастам, зато туники поражали разнообразием цвета: кроме красно-коричневых, как у легионеров, встречались белые, синие и охряные.

Левый фланг состоял из тысяч каппадокийцев в островерхих колпаках и в туниках поверх штанов — яростные бородатые дикари несли в руках восьмиугольные щиты, дротики, копья и длинные мечи, похожие на меч Бренна.

Ни один из здешних отрядов, взятый отдельно, не выстоял бы против легиона, однако одолеть целиком армию Фарнака — непростая задача даже для всего римского войска. А если Двадцать восьмой ляжет под стенами лагеря — то как Цезарь собирается победить?

Петроний, к удивлению Ромула, вдруг рассмеялся.

— Зато у нас целых два преимущества!

— Враг лезет в гору и выбивается из сил, а мы стоим и спокойно ждем? — догадался Ромул.

— И пилумы сверху вниз бросать удобнее.

Вражеские командиры тоже об этом знали. И хотя на Двадцать восьмой они спешили напасть прежде, чем подтянутся остальные легионы, они предпочли не гнать усталых солдат на отдохнувших римлян: понтийское войско замерло посреди подъема, на изрядном расстоянии от римского лагеря — так, чтобы не долетали пилумы. Легионерам оставалось лишь бормотать молитвы и стараться не замечать шума за спиной: там их соратники отбивали атаку понтийской конницы. Командиры из тех, что понаходчивее, велели целить дротиками во всадников, как при Фарсале, но проку было не много: враг уже пробивал бреши в рядах римлян, угрожая нарушить строй. Если коннице удастся разметать Двадцать восьмой на мелкие отряды, подумал Ромул, долго ждать смерти не придется.