Углицкое дело - Сергей Булыга

– Нехорошо это! – сказал Маркел.

– А что в нашей жизни хорошего?! – в сердцах вскликнул Евлампий и тут же в сторону добавил: – Петя! Не зевай! – и, опять поворотившись к Маркелу, продолжал уже опять обычным голосом: – А ведь ничего нет, это верно. Хотя кажется, что есть. Вот, как сейчас у меня: не стало нашего царевича – народ сразу сюда ни ногой. Потому что это же известно: выпил всего вот столечко, а брякнул вот на столько! И голова долой! Вот они и не идут. И мои говорят: хозяин, ой, беда! А я им говорю: вы погодите. И только так сказал, наехало стрельцов, опять пошла торговля, и уже не на запись, как раньше, а сразу платят, мои говорят: ой, радость-то какая! А я им опять говорю: погодите! И только сказал…

И тут Евлампий замолчал и усмехнулся. Тогда Маркел продолжил за него:

– И тут я к тебе пришел и говорю, что надо перемерить, перевзвесить. Так?

– И это тоже, – сказал Евлампий. – Да и другого тоже есть.

– Чего? – спросил Маркел.

– А, всякого! – сказал Евлампий. И тут же добавил: – А вот и она!

Маркел обернулся и увидел, что Петр уже вернулся и у него в одной руке миска грибочков, а во второй чарка (даже, правильнее, чара) хлебного вина. От вина шел добрый дух.

– Надо, надо испытать, – сказал Евлампий. – А то как же.

Маркел подумал и кивнул. Петр поставил перед ним миску, в миске уже была ложка, так что доставать свою было не нужно, а чарку поставил под самую руку, нет, даже почти что в пальцы вставил. Маркел усмехнулся. Евлампий вдруг спросил:

– А не боишься?

Маркел сердито мотнул головой, перекрестился, взял чарку и, не отрываясь, выпил, поставил и сразу принялся закусывать. Петр и Евлампий молча ждали. Маркел перестал закусывать, кивнул головой и сказал:

– Хороши грибочки. Хрумкие!

– А винцо? – спросил Евлампий.

– Просто царское! – сказал Маркел. – Но недоразбавлено. Небось, горит.

– Ну, может быть, – сказал Евлампий. – Виноват, перестарались!

– Ладно, – сказал Маркел. – Чего там. Это не самый грех. Но завтра приду и проверю из общего чана!

– Милости прошу! – сказал Евлампий. – Всегда добрым людям рады.

А Маркел опять взял чарку, поднес ее к носу и понюхал.

– Еще? – спросил Евлампий.

– Нет, – сказал Маркел, – хватит, мы на службе. – После еще понюхал и сказал: – Чистый дух, так бы всю жизнь и нюхал. – Потом спросил: – Что добавляешь?

– Э! – сказал Евлампий. – А вот это я тебе уже и под кнутом не расскажу! Знаешь, сколько мне за это сулили? А я молчу.

Маркел опять понюхал чарку и сказал:

– Через вишневый уголь чистишь.

– Нет, – сказал Евлампий. – Не через него.

– А через что? – спросил Маркел.

– Га! – сказал Евлампий радостно. – Так я тебе и рассказал! А налить еще налью, пей сколько сможешь, и все даром, мне не жалко.

Маркел опять понюхал чарку и сказал:

– Тоже колдовство какое-то! – и посмотрел на Евлампия.

Евлампий покривился и сказал:

– Вот так и угощай добрых людей. Так и на дыбу недолго попасть.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Маркел. – Не буду. Да мне уже и некогда. – Тут он встал из-за стола, взял шапку, и Евлампий тоже встал, и он сказал Евлампию: – Завтра опять приду. Так что у тебя еще вон сколько времени! Вспоминай про эту бабу, спрашивай. – Тут он повернулся к Петру и спросил: – А ты что про нее знаешь?

– Про кого? – спросил Петр.

– Про бабу-уродку, – быстро продолжал Маркел, а сам при этом повернулся так, чтобы закрыть собой Евлампия, чтобы тот не делал Петру знаков, и опять сказал: – Про ту уродку, что государыня убить велела, где она сейчас?

– Так закопали ее, что еще! Еще вчера, – сказал Петр. И тут же громко сказал: – А! – потому что понял, что проговорился. Маркел посмотрел на него и подумал, что зато теперь его хоть в кипятке вари, он уже больше ничего не скажет. Поэтому Маркел не стал его дальше расспрашивать, а только строго усмехнулся, надел шапку, отвернулся и сказал уже Евлампию:

– Вот так-то! Завтра я к вам приду. А вы пока что вспоминайте, вспоминайте, спать вам сегодня будет некогда! – и развернулся, и пошел к порогу.

– Эх, не тех грибочков мы тебе подали! – сказал ему в спину Евлампий, но он и не подумал оборачиваться, а как шел к порогу, так и вышел, а там и вышел со двора в открытые Григорием ворота – вот какой ему тогда был сделан почетный выход.

Маркел вышел за ворота, отошел еще шагов с десяток и остановился. День был погожий, время тихое, послеобеденное. Честной народ отдыхает, подумал Маркел, а нечестной настороже, и еще раз осмотрелся, опять никого не увидел и медленно пошел вниз с горки, к торговым рядам. Там тоже всё было закрыто, да у Маркела дел там не было, он просто шел, не зная, куда идти дальше. Поэтому возле рядов он еще раз остановился, осмотрелся, но опять никого не увидел и повернулся и пошел теперь уже совсем обратно, то есть к мосту, к Никольской башне.

Но до моста он не дошел, а еще раз свернул, теперь уже совсем немного влево, то есть туда, где шагах в двадцати от моста стояла деревянная церквушка (по-московски, конечно, часовенка) Николы, как после Маркел узнал, Подстенного. А тогда Маркел просто снял шапку, остановился и перекрестился, а уже после вошел внутрь, стараясь сильно не дышать, чтобы вином не разило. Да только некому там было вино нюхать, служба давно закончилась и в церкви было пусто. Маркел опустил в кружку копейку, взял две полукопеечные свечки и поставил первую по убиенному отроку Димитрию, а вторую святому Николе, на добрый совет. Маркел всегда так делал, а тут, подумал он, давно было нужно это сделать, а он вон сколько протянул, грех это и гордыня. Подумав так, Маркел еще раз, теперь уже во весь мах, перекрестился и начал читать Отче наш. После еще читал всё подряд, что вспоминалось. А после, замолчав и повернувшись к Николе, Маркел просто долго на него смотрел и старался ни о чем не думать, потому что нужно было ждать и не пропустить того, когда Никола начнет говорить. Но Никола молчал и молчал. Маркел опять начал читать молитвы. Потом опять молча смотрел. Потом сам не заметил, как задумался. Дум было много: и о ведьме думалось, и о кабацком голове, и о царевиче, и о его приятелях, которые тогда с ним были, когда он то ли сам зарезался, то ли его зарезали, а если сам, тогда чего они так напугались, или они еще что-то видели, а теперь не говорят, потому что им сказали ничего не говорить, никто, сказали, московских не звал, они потолкутся и уедут, а нам здесь дальше жить, а так еще самих зарежут… Эх, в сердцах спохватился Маркел, грех о таком в храме думать, в храме душа должна быть чистой, а он какой сюда пришел, из кабака, прости, Господи, но он же не по своей охоте туда хаживал, а он по службе, и ведь же вон что выслужил – ведьму!.. Эх, тут же еще сильней осадил себя Маркел, не о том он думает, нельзя такое пускать в душу…