Запомни эту ночь - Берта Эллвуд

— Помимо остального, ты научилась справляться с моей матерью, — заметил Филипп.

Ну, с «остальным» мы еще разберемся, подумала Мишель, вступая за Филиппом в относительную прохладу большого холла после жаркого солнца снаружи. Захочет ли он поверить ей, если она снова попытается убедить его, что за прошедший год она не знала другого мужчины и сексуального опыта ей не у кого было набраться. Вряд ли, но попытаться все равно надо. Конечно, его мужская гордость была уязвлена побегом жены. По его словам, он сам решил, если только говорил искренне, что год независимой жизни был необходим для ее взросления. Более того, она получила возможность узнать, на что способна и обрести самоуважение, которого ей до этого явно не хватало.

Филипп был мрачен, и Мишель мучили дурные предчувствия. И, когда он обернулся к ней, она поняла, что не напрасно.

— Хочу, чтобы ты знала: с моей стороны было непростительной ошибкой шантажом заставить тебя приехать сюда и спать со мной. Я много размышлял над этим в последние дни и понял, что поступил непорядочно… Такое не прощают.

Руки засунуты в карманы брюк, губы плотно сжаты, глаза потемнели, и, что они выражают, она разобрать не могла.

Мишель вдруг стало страшно. Что здесь происходит? Как его, в конце концов, понимать? Удастся ли ей когда-нибудь пробиться сквозь броню его отчужденности? Дойдет ли до него то, что она собирается ему сказать? Он словно улитка закрыт в своей раковине. Так уже было с ним, когда он, напуганный ее холодностью, перестал обращать на нее внимание. Может, все-таки попытаться?

— Тебе не за что извиняться, — поспешила сказать Мишель.

— Не согласен. Повторяю, я совершил непростительный поступок, — ровным монотонным голосом говорил Филипп. — Поэтому ты можешь уехать. Я освобождаю тебя от обязательств по договору. За брата можешь не беспокоиться… Кто из нас по молодости не делал глупостей? Если он будет вести себя как порядочный человек и работа его увлечет, то сможет занять в будущем хорошее место в усадьбе.

Похоже, ее рассчитали… уволили… Пять недель близости для него ничего не значили. Подумаешь, переспал с женщиной, теперь она больше ему не нужна и может уехать. Глаза Мишель гневно вспыхнули.

— Позволь мне перевести твои слова на простой язык фактов. Итак, Беатрис для тебя больше не представляет угрозы, она обручена и через несколько дней отбудет в Вашингтон. Свое любопытство ты удовлетворил, выяснил, как я теперь отношусь к сексу, поэтому я могу уехать!

Такого предательства она от него не ожидала! Да плюс еще мучительное чувство неудовлетворенности… Мишель благословляла свой гнев, по крайней мере он заглушил на время боль. Филиппа, видимо, удивил ее гнев, и он недоумевая нахмурил брови, потом нетерпеливо дернул головой.

— Если угодно, понимай так. Просто я объяснил, что ты вольна уехать.

Или остаться? Почему он не говорит, что она вольна остаться? Но, взглянув на его лицо, поняла, что ее присутствие здесь ему не доставляет удовольствия. Надо дать ему еще один шанс ради себя и будущего ребенка.

— А как насчет развода? — спросила Мишель, стараясь держаться гордо и независимо.

Ей хотелось услышать от него, что он не желает развода, и она молилась об этом всем своим израненным сердцем.

— Если ты этого хочешь… — медленно произнес Филипп и слегка пожал плечами, всем видом выражая полное безразличие. — В любом случае я готов определить тебе солидное содержание. Я понял по твоему рассказу, что ты сама способна прокормить себя, но по моей вине ты потеряла работу и квартиру. Мне не хочется, чтобы ты жила на грошовую зарплату и ютилась в какой-нибудь убогой комнате.

Мишель восприняла его слова как пощечину. Увесистую оплеуху. Держать себя в руках становилось все трудней. Она гордо вскинула голову и твердо сказала:

— Тогда я пойду собираться. Заночую в Батон-Руж и оттуда первым рейсом вылечу в Спрингфилд.

Она направилась к лестнице, но застыла на месте, когда услышала за спиной внезапно охрипший голос Филиппа:

— Скажи мне, когда будешь готова, я отвезу тебя.

Мишель не обернулась, чтобы он не увидел ее слез, безостановочно катившихся из глаз.

— Спасибо, но я предпочла бы общество Джона. Будь добр, предупреди его, что я буду готова через двадцать минут.

Солнце садилось за горизонт, в долине залегли густые тени, парочка орланов кружила в вышине безоблачного неба, синева которого приобрела аметистовый оттенок.

Филипп спешился и передал поводья взмыленного скакуна младшему конюху, выскочившему к нему навстречу из каменного здания конюшни.

Подбитые подковками каблуки сапог для верховой езды выбивали искры из булыжника, которым был вымощен хозяйственный двор, пока Филипп пересекал его, стряхивая пыль с рукавов своего длиннополого сюртука.

Прошел месяц, с тех пор как уехала Мишель, но все продолжало валиться у него из рук и ничего не помогало. Ни долгие часы изнурительной физической работы в усадьбе, ни частый холодный душ, ни суровые и длинные разговоры с самим собой, когда он пытался уговорить себя: дескать, что с возу упало, то пропало и надо жить дальше, и тому подобные расхожие истины. Что-то умерло в нем после второго ухода жены. Только врожденная гордость помешала ему броситься следом за ней вверх по лестнице, которую он теперь видеть не мог спокойно, чтобы вымолить у нее прощение и удержать во что бы то ни стало.

Первый отъезд Мишель он пережил тяжело, но на этот раз было еще тяжелее. Он сам предложил ей уехать, и, вопреки всем его надеждам, она приняла его предложение.

А что ему оставалось делать? Должен же он был как-то выбираться из того позорного положения, в которое сам поставил себя, прибегнув к шантажу. Не мог же он силой заставить ее остаться и тем усугубить свое бесчестье? Немыслимо! Он и так уже это проделал. Хотя вначале эта идея показалась ему вполне разумной. Трехмесячная уединенная жизнь вдвоем давала им возможность заново узнать друг друга, ему — доказать Мишель, что он может стать хорошим мужем, а не тем жалким подобием мужа, каким он оказался после их свадьбы. В те первые два года их совместной жизни он вел себя как обидчивый и заносчивый идиот. Гордыня не позволила ему просто поинтересоваться, почему она смотрит на него такими испуганными глазами, стоит лишь ему приблизиться к ней.

Но время, проведенное с ней в Новом Орлеане, могло бы стать самым счастливым в его жизни, если бы не угрызения совести. Он стал презирать себя. Как осмелился он использовать естественную тревогу Мишель за родного брата против нее?

Если быть до конца честным, то, конечно, сыграла свою роль внезапно вспыхнувшая ревность. Где, каким образом его молодая жена обрела столь восхитительную сексуальную раскованность? А главное, с кем?

Теперь этот вопрос мучил его меньше всего. К тому же все это было уже в прошлом…

Как обычно, Лауренсия оставила для него холодный ужин на подносе в его кабинете. В последнее время он частенько забывал поесть.