Соперницы - Ольга Карпович

— Я хорошо буду смотреться на большом экране, м-м-м, как думаешь?

— А как же отпуск? Как же мы? — хмуро спросил он.

— Ну что отпуск — последний отпуск в жизни, что ли? — отмахнулась она. — Это же кино, понимаешь?

— Понимаю, — медленно, сжав губы, выговорил Женя. — Понимаю… Значит, ты опять меня кидаешь? И все эти обещания, все слова — «ах, мы наконец-то будем вдвоем, я так устала, я так соскучилась», — все это твое обычное вранье, так?

Светлана остановилась, огорошенная, ноздри ее дрогнули, глаза сверкнули.

— Что значит — обычное вранье?

— Сама знаешь! — выкрикнул Женя. — «Не могла поймать такси, заночевала у подруги», «у меня с ним ничего не было, он женат»… Да ты вся насквозь состоишь из лжи.

— А-а-а… — с каким-то странным удовлетворением захохотала Светлана. — Опять старая песня на новый лад. Отелло! Ты маньяк, маньяк, понимаешь? У тебя навязчивая идея. Тебе везде мерещатся измены!

Тата испуганно забилась в угол, переводя настороженный взгляд то на разгневанную подругу, то на обличающего ее мужа.

— Мерещатся? — теперь Женя картинно расхохотался, откинув голову. — Да вся Москва знает, что ты спала с Костюковским, вашим дирижером. И можешь не впаривать мне эту фигню про кинопробы. Очередной хахаль поманил, ты и полетела? Шлюха! Дешевка!

Светлана схватила со стола недопитую бутылку «Муската», сжала тонкое горлышко и, размахнувшись изо всех сил, метнула ее в Женю. Тот ловко увернулся, и бутылка, шваркнувшись о притолоку, разбилась вдребезги. На стене расплылось темное бесформенное пятно, хрустнули под ногами осколки.

— Я шлюха, да? Да ты просто завидуешь, — Светланин сильный голос, казалось, разносился по всему парку. — Завидуешь, что я в двадцать восемь лет в Большом выступаю, что у меня известность, поклонники, гастроли. А ты кто такой? Муж Полетаевой? Художник, как же! Полторы выставки в заштатном ДК! Бездарь! Неудачник!

— Да пошла ты! Тоже мне — удачница! Потаскуха дешевая! — взревел Женя. — Убирайся к своему Голубчику, или кто там у тебя! Я ему только спасибо скажу. Достало все!

Он вылетел из домика, хлопнув дверью.

— Ну и катись! — выкрикнула ему вслед Светлана.

Быстро прошла по комнате, вскрикнула, наступив босой ногой на осколок стекла, доковыляла до кресла и вдруг, откинувшись на велюровую спинку, отчаянно зарыдала. Тата была уже тут как тут. Подметала битые стекла, заливала рану перекисью, гладила подругу по волосам.

— Ну что ты, что ты, маленький, — почти баюкала, прижимая темную голову к своей мягкой груди. — Ну успокойся, хорошая моя. Ведь глазки распухнут, глазки наши красивые, черные. Не плачь!

Она быстро целовала подругу в мокрые щеки.

— Тат, почему так каждый раз! — всхлипывала Светлана. — Ведь он меня любит, я знаю. Чего он хочет от меня?

— Но у тебя ведь и правда что-то было с Костюковским, и с Голубчиком этим, — осторожно возразила Тата.

— Какая разница — было, не было… Я же не устраиваю ему истерику за каждую голую бабу у него на картинах и в его чертовых творческих экспедициях! А он выспрашивает, допытывается, чуть ли не следит. Параноик!

— Ему тяжело… Тебя же никогда нет дома, вечно в разъездах. А когда возвращаешься, у вас дым коромыслом — гости, приемы. А потом, ты вспомни, ведь Алексей Степаныч же предупреждал тебя, что он тебе не пара. И свадьбу отложить просил, это тебе не терпелось!

— Да при чем тут папа, — отмахнулась Света. — А мне не тяжело? Эти постоянные творческие кризисы, депрессии… Вся эта его компания непризнанных гениев, которые кормятся за мой, именно мой, счет. А бесконечные пьянки? А когда он просадил в карты деньги на перестройку дачи, я хоть слово сказала? Скандалы, ссоры… А главное, ведь он меня по-настоящему любит, я знаю. И я люблю его больше всех на свете! И ничего у нас не складывается. Что за жизнь такая дурацкая!

— А ты не уезжай никуда! — предложила Тата. — Он побесится и вернется, а ты дома. Будет в ноги падать, прощенья просить.

— Вот еще!

Света решительно встала, сбросила рубашку, и Тата жадно впилась глазами в ее стройное, гибкое и сильное тело, залюбовалась нежной высокой грудью, плавной округлой линией бедер. Света, ничуть не стесняясь наготы, прошла по комнате, отворила дверцу шкафа и принялась выбрасывать на кровать одежду.

— Чтобы я из-за чьих-то глупых истерик такой шанс упустила? — строптиво продолжала она. — Да я никогда в жизни ни у кого на поводу не пойду. Никто мне условий ставить не будет, ясно?

— Ясно, ясно, не кипятись, — завороженно глядя на нее, кивала Тата.

Света облачилась в легкое светлое платье, накинула на плечи льняной пиджак, побросала в кожаную сумку документы и деньги.

— Ладно, я полетела. Вещи собери, пожалуйста, и привези в Москву поездом, договорились? — обернулась она к Тате.

— Конечно, не беспокойся.

Тата подошла прощаться. Светлана торопливо обняла ее. Тата попыталась дольше задержаться в ее объятиях, прижаться щекой к гладкой, пахнущей теплыми сливками коже подруги, но Света уже разжала руки, повернулась.

— Спасибо, Татик, что бы я без тебя делала.

Светлая деревянная дверь «бунгало» захлопнулась за молодой звездой Большого театра.

* * *

Через четыре часа Светлана уже спускалась по трапу самолета. Ветер дергал сколотые на затылке волосы, рвал из рук сумочку. Вдалеке, у края взлетного поля, в ясных летних сумерках виднелся знакомый силуэт. Светлана приветственно махнула рукой, и он с готовностью замахал в ответ.

Мужчина, встречавший ее, настолько выделялся на фоне серой толпы, словно какой-то ребенок, забавляясь, вырезал его фотографию из красочного журнала и наклеил на черно-белую газету. Сильное, подтянутое тело — тело человека крайне здорового и могучего от природы, к тому же завзятого любителя плавания и большого тенниса, — широкий разлет плеч, обтянутых светлой летней рубашкой, жесткие черные волосы над бронзовым породистым профилем. Анатолий Маркович Голубчик был тогда в полном своем расцвете — чуть старше сорока.

Светлана шла быстро, заново привыкая к деловитой московской походке. Она любила возвращаться в Москву. Этот город, где так причудливо переплелись разные эпохи, где сусальная позолота русской старины соседствовала с оживленными магистралями, всегда придавал ей сил, заряжал своей удивительной кипучей энергией. Этот вечный огромный вокзал, ноев ковчег, в котором перемешались москвичи и приезжие, люди и машины, был для нее, вечной странницы, уютнее себя чувствовавшей в дороге, чем дома, родной стихией.

Она приблизилась. Анатолий быстро обнял ее за плечи, привлек к себе, горячие губы коснулись щеки, скользнули ниже, к шее. Света отстранилась, бросила устало:

— Толя, не надо. Мы, кажется, давно уже перешагнули этот этап.

Он тут же разжал руки, подхватил ее чемодан, бросил со смешком: