Сорвать банк в Аризоне - Ник Грегори

— Кто там? — спросила Инка по-английски, и над дверью зажглась лампочка.

— Это всего лишь я, — ответил я тоже по-английски и сделал шаг в сторону, чтобы меня не видно было в дверной глазок. Я опасался, что Инка, услышав русскую речь или увидев меня в свете лампочки, не станет открывать дверь.

Опасался я не напрасно. Как только Инка приоткрыла дверь и обнаружила, что это я, она первым делом попыталась сразу снова захлопнуть дверь. Но я был начеку и, навалившись на дверь плечом, не дал ей этого сделать. После некоторой молчаливой возни — Инка явно не хотела, чтобы соседи хоть что-нибудь услышали — мы оба оказались внутри дома и я прикрыл за нами дверь свободной правой рукой. В левой руке, которую я держал за спиной, были зажаты розы и бутылка ликера.

Инка была в золотистом домашнем халатике под цвет ее рыжих волос. Она остановилась передо мной, заслоняя своей невысокой фигуркой проход в глубину дома, и продолжала молчать, глядя мне в лицо. Но ее глаза угрожающе блестели, и я понимал, что молчание долго не продлится. В самом деле, секунд через пятнадцать Инка заговорила.

Точнее говоря, Инка закричала, но тихо, а не во всю мощь ее маленьких легких, как это было вчера в ФБР. Но слова были все те же — про мое коварство и ее доверчивость, про то, как я хочу разрушить ее семью и про то, как я подставляю ее, беззащитную женщину, под всяческие неприятности и опасности. При этом кулачками она стучала не по столу, как давеча, а прямо по моей груди.

— А теперь, — сказала она уже поспокойнее, — уходи немедленно. Я тебя видеть больше не могу. И не хочу, тоже.

Конечно, я мог многое ответить Инке. Но я не стал этого делать, а отвел правую руку за спину, переложил розы из левой руки в правую и протянул их Инке. Полежав в моем драндулете, розы чуть-чуть привяли, но все равно были очень хороши, особенно красные, на которых появилась едва приметная, в ниточку толщиной, черная окантовка.

— Это тебе, — сказал я.

Инка машинально взяла розы, взглянула на них, и вдруг горько заплакала. Я шагнул к ней, и она, отставив руку с розами в сторону, прислонила голову к моей груди, как раз к тому месту, по которому она только что колотила, и заревела уже в голос. Я осторожно поглаживал ее по шелковистому плечу халатика и бормотал, что, мол, не надо плакать, все обойдется. Так прошло несколько минут. Инка немного успокоилась, подняла голову и сказала, что розы нужно поставить в воду, чтобы они совсем не погибли.

— А ты проходи, — сказала она мне. — Проходи, садись, раз уж пришел.

Пока Инка в кухне подрезала розы и ставила их в вазу с водой, я расположился в гостиной. По одной стене стоял очень длинный диван, а на другой, напротив, с потолка до пола свисал ковер. На фоне ковра выделялся большой, но не новый телевизор. Торцевую стену занимал камин, у которого стоял включенный торшер — в гостиной, как это принято почти во всех американских домах, не было верхнего света. На каминной доске стояли семейные фотографии: Инка-школьница с мамой и папой, Инка-студентка на фоне Московского университета, Джим и Инка на Красной площади в Москве — а я и не знал, что он туда за ней ездил, — Джим, висящий вниз головой на гимнастических кольцах, Джим в альпинистском снаряжении на каком-то восхождении и прочее, чего я не успел рассмотреть, потому что Инка вошла с вазой в руках и поставила розы на столик у камина. Она успела сполоснуть зареванное лицо и даже заново подкраситься. Золотистый халатик, правда, она не сменила.

Я поставил бутылку с ликером рядом с вазой и спросил:

— Ну, что, хозяйка, рюмки найдутся, или из горлá будем пить?

— Найдутся, — не очень охотно ответила Инка и, действительно, вынула два маленьких стаканчика граммов по двадцать пять из шкафчика у входа.

Я налил ликер в стаканчики и уселся на диване. Инка не села со мной рядом, а придвинула к столику что-то вроде банкетки и расположилась напротив. Рядом со столиком был еще один торшер, так что обстановка получилась почти интимной.

— Инночка, — сказал я очень осторожно, — лапочка, нам надо поговорить.

— Какая я тебе лапочка, — неуверенно возразила Инка, — и о чем нам с тобой разговаривать? Как тебе не терпелось всем рассказать, что я у тебя ночь провела? Ты понимаешь, что ты меня перед людьми опозорил? А если они теперь Джиму расскажут? Да и вообще, они теперь никогда мне переводов не дадут — неожиданно заключила она.

— Инночка, — снова повторил я, — давай чуть-чуть выпьем. Сегодня и повод есть хороший — вчера было двенадцатое апреля, День космонавтики.

Инка бросила взгляд на меня, потом на розы, а потом махнула рукой и сказала:

— Давай.

И мы выпили по маленькому стаканчику этого дамского ликера «Айриш крим». Не знаю, чем положено его закусывать — конфетами, что ли, — но конфет захватить с собой я не догадался, а свои Инка не предложила. Даже после одного крохотного стаканчика выражение ее лица как-то смягчилось, и я, наливая еще по одной, продолжил:

— Инночка, миленькая, но ведь ты сама видела, в какую историю я попал. Меня ведь обвиняют черт знает в чем, в краже полутора миллионов. Неужели ты была бы рада, если бы меня ни за что в тюрьму засадили?

— И правильно бы сделали, — сказала Инка, — я бы тебе и не то устроила.

— А может, еще и посадят, — не дал я себя отвлечь. — И, кроме тебя, кто подтвердит, что вчера ночью я мирно спал у себя дома? Только ты. На тебе все мое алиби держится. Давай выпьем по второй, а ты тем временем подумай.

Вторая пошла не хуже, чем первая, и Инка расслабилась еще больше.

— Во-первых, — заметила она, и даже слегка улыбнулась, — не так уж мирно ты спал. А во-вторых, не надейся, что я буду твоим свидетелем. Ты что, хочешь, чтобы Джим мне голову оторвал?

— Инночка, золотце мое, — вкрадчиво сказал я, — ну при чем тут Джим? Обходились же мы как-то без него, правда? А твои показания будут сугубо конфиденциальными — клянусь тебе, никто ничего не узнает.

— Да, как же, — ответила Инка, — обойдешься тут без Джима… Нет, Ленчик, дорогой, я ничего никому говорить не буду — вот тогда и вправду никто ничего не узнает.

— Ну, раз ты так, — сказал я, — тогда все забудем и нальем еще. А я пусть тогда в тюряге сдохну. За твое здоровье, лапочка!

Мы выпили по третьему стаканчику, и Инка заметила:

— Ну, Ленчик, что ж ты так мрачно смотришь на будущее? Может, тебя еще и не посадят. Может, какие другие доказательства, кроме меня, найдутся. Да ты и сам парень неглупый — отговоришься как-нибудь.

— Значит, не будешь за меня свидетельствовать, — уныло сказал я. — Ладно, лапочка, Бог с тобой. Придется, видно, другие доказательства полиции предъявлять — ты уж меня извини тогда.

— Какие такие доказательства, — заволновалась Инка. — Что ты там еще придумал?

— Так тут и думать нечего, — усмехнулся я, — только собирай да подноси. По всей моей квартире твоих отпечатков видимо-невидимо. Да еще и сосед мой позавчера вечером видел, как мы с тобой ко мне заходили. Что ж, по-твоему, ФБР этого всего не узнает — даже если я буду молчать, как рыба? Вот тогда и послушаем, что ты им скажешь.