Последний император - Су Тун

По всему казалось, что ход я сделал неверный. Вытерев слезы, госпожа Хуанфу выместила тревогу и отчаяние на случившемся рядом камышовом коте. «Как можно, чтобы царственный правитель вел себя таким образом? — вопрошала она. — Так и все царство Се падет от руки Дуаньбая».

Придворный евнух — Блюститель этикета с кистью в руке посмотрел в одну сторону, потом в другую и в конце концов понял, что в вопросе о первой государевой наложнице произошла драматическая перемена и пути назад уже нет. Так имя Хуэй Сянь, дотоле безвестной девушки из Пиньчжоу, было внесено на скрижали истории, и она стала единственной наложницей, которую я выбрал себе сам.

Хуэйфэй родилась на острие моего царского меча. А в дальнем углу Безбалочного Павильона, где Хуэйфэй провела все шесть лет во дворце Се и откуда доносится щебет пестрой иволги, стоит Терем Поющей Иволги. Место и название для этой небольшой башенки, возведенной позже по моему повелению, выбрал я сам в память о горестях и радостях, расставаниях и воссоединениях.

Даже простолюдины царства Се понимали, насколько изменится политическая ситуация, если я возьму в императрицы девицу из семьи правителей Пэн. С постепенным упадком Се и расцветом Пэн позиция на политической шахматной доске сложилась такая, что угроза взятия черными белых уже становилась реальностью или же все к этому шло. Весной четвертого года моего правления все чаще поступали тревожные донесения о боях между армиями Се и Пэн на целой сотне ли пограничных территорий. Еще более ужасающие новости приносили крестьяне, бежавшие из тех мест во внутренние районы и большие города вместе со своими плугами, мотыгами и другим сельскохозяйственным инвентарем. Они рассказывали, будто Шаомянь, бесчинствующий властитель Пэн, забрался на ворота захваченного приграничного города Ничжоу и помочился в сторону столицы Се, заявив во всеуслышание, что войско Пэн может захватить царский дворец Се всего за восемь дней и ночей.

Таким образом, моя женитьба стала важной составляющей этой опасной шахматной партии, последней надеждой облегчить сложившуюся ситуацию. В те дни, как и любой другой правитель перед лицом опасности для страны, я сидел на троне в Зале Изобилия Духа, как на иголках, выслушивая словесные баталии военных и гражданских придворных сановников и не имея возможности что-то сказать в ответ. Я прекрасно понимал, что как правитель я беспомощен, что власть моя номинальна и что все остается на усмотрение госпожи Хуанфу, госпожи Мэн и — первого министра Фэн Ао. Поэтому я просто сидел, как будто воды в рот набрал.

Чтобы договориться о возможном браке, в царство Пэн был отправлен канцлер Лю Цянь, хорошо известный во дворце и за его пределами как человек с хорошо подвешенным языком и неплохой дипломат. Министры и чиновники во многом расходились при оценке его задания, но моя бабка, госпожа Хуанфу, сделала на миссию Лю Цяня последнюю ставку. Она нагрузила на его повозку шесть сундуков золота, серебра и драгоценных камней, в том числе немало бесценных национальных сокровищ и шедевров ювелирного искусства. Кроме того, перед самым отъездом она посулила ему в случае успеха тысячу цинов[35]прекрасной земли и десять тысяч лянов[36]золотом.

На мое пассивное отношение и пессимистический настрой никто и внимания не обращал. Даже удивительно, насколько незначительной была роль великого государя Се в этой чрезвычайной ситуации в жизни двора. В течение последующих дней, когда все ждали вестей с курьером, я неоднократно пытался представить себе манеры и внешность Вэнь Дань, принцессы Пэн, в надежде, что она такая же писаная красавица, как Хуэй Сянь, обладает музыкальным талантом Дайнян, а также мудростью и познаниями Цзюэкуна, что она сентиментальна и заботлива, как Яньлан. Но моим фантазиям не суждено было стать явью. Вскоре мне рассказали, что принцесса Вэнь Дань — молодая женщина с самой заурядной внешностью и взбалмошным характером, и что она старше меня на целых три года.

Через несколько дней вернулся Лю Цянь и привез от принцессы Вэнь Дань вышитый золотом мешочек с благовониями. Всех во дворце Се, от придворных сановников до самых низших слуг, охватила атмосфера радостного предвкушения. Возвращаясь после царской аудиенции из Зала Изобилия Духа, я заметил, что в помещениях и галереях дворца полно евнухов и служанок, которые о чем-то судачили исподтишка и смеялись, как полоумные. Я почувствовал необъяснимый приступ гнева и велел Яньлану подойти и разогнать их.

— Я запрещаю им смеяться, — сказал я — Кто засмеется, бей по губам. Чтобы три дня никто во дворце не смеялся.

Яньлан поступил, как было велено, и позже доложил, что всего за смех получили по губам более семидесяти обитателей дворца и что у него от этого даже рука заболела.

Накануне свадьбы мне без конца снились странные сны. Снилось, что я вприпрыжку скачу по дворцу, как маленькая птичка, и все восемнадцать дворцовых ворот стремительно оказываются у меня за спиной. Впереди смутно вырисовывается какой-то пустырь, освещенный мерцающим белым светом, а вокруг расплывчатыми тенями волнуется целое море человеческих фигур. Над головой у меня протянулась веревка канатоходца, и в воздухе между толпой и пустырем раздается чей-то голос: «Хватайся за канат, забирайся на него и иди по нему, забирайся на канат и иди по нему». Я хватаюсь за натянутый над землей канат, безо всяких усилий птицей взмываю в воздух и оказываюсь прямо на нем. Потом мое тело начинает раскачиваться вместе с канатом; я делаю три шага вперед, потом один назад. На душе невыразимо легко и радостно, я иду по канату, и меня окутывает поднимающаяся снизу прозрачная дымка.

Императрицу, урожденную Пэн, я терпеть не мог; она же сразу невзлюбила мою первую наложницу Хуэйфэй; а Хуэйфэй не выносила остальных моих наложниц — Ханьфэй — Лотос, Ланьфэй — Орхидею и Цзиньфэй — Фиалку. Я знал, что императоры и цари с незапамятных времен старались окружить себя красивыми женщинами и что на открытые конфликты и закулисные интриги, которые с поистине драматическим размахом разворачиваются на подмостках всех шести дворцов, рукой не махнешь и не заткнешь, как фонтанную струю. Не один год я прилагал все усилия, чтобы не вмешиваться в дрязги между императрицей и наложницами, но следить за всеми их умышленными и неумышленными конфликтами невозможно, и я против воли оказался втянут в водоворот бессмысленных женских склок.

По наблюдениям главного управляющего евнуха Яньлана, бравшего все на заметку, императрица и наложницы за очень короткое время образовали союзы. Действовавшие заодно императрица и Ланьфэй пользовались особым расположением госпожи Хуанфу, а Ханьфэй и Цзиньфэй, которые были двоюродными сестрами, а также приходились племянницами моей матушке, госпоже Мэн, без сомнения, видели опору в ней, и ее опека не осталась незамеченной при дворе.

— Ну а моя Хуэйфэй? — спросил я Яньлана.

— Хуэйфэй — женщина гордая, самолюбивая и держится особняком, но ей покровительствуете вы, государь, и этого достаточно, — улыбнулся Яньлан. — Ваш раб считает, что Хуэйфэй повезло.