Наемник - Эйке Шнайдер

— Я настаиваю.

— Воля ваша. Он был бы полезней вашему раненому, но с нами так с нами. — Хаук повернулся к оруженосцу. — Беги к остальным. Скажешь господам, что можно возвращаться в лагерь. Гарди пусть пошлет людей, чтобы позаботились о раненом. Фолки пусть побудет пока с госпожой. Ей передай, чтобы шла отдыхать, я вернусь к ней, как только гости нас покинут. Служанка пусть тоже от нее не отходит. Остальных слуг гони сюда, гостей нужно напоить и накормить. Незачем говорить о делах на пустой желудок.

Он повел рукой, указывая направление.

— Прошу, господа. О костре я позабочусь сам.

Хаук, а следом и чистильщики, двинулись в центр лагеря. Его воины разошлись, растворившись в темноте, куда не доставал светлячок, но Эрик заметил, что самострелы так и остались взведенными, и отдыхать никто не торопился. Люди встали поодаль, наблюдая. Любопытно, заметили ли это чистильщики. Должны бы, не дураки же совсем.

То, что лагерь ожил и зашумел, заметили наверняка, как и то, что в нем появилось куда больше людей, чем казалось поначалу — едва ли у чистильщиков было время разглядывать выстроившихся в темноте в паре сотен ярдов. Это Эрик их видел, потому что знал, куда и зачем смотреть. А Коллю с отрядом было не до того. И судя по напряженному лицу командира, то, как внезапно увеличилось население лагеря, ему не понравилось. Хотя едва ли он всерьез просчитывал пути отхода и варианты битвы. С чистильщиками не спорят даже самые отчаянные. За нападение на чистильщика судил сам орден, и тех, кто оказывался перед судом, в живых больше не видели. Защищаться не возбранялось — вроде бы. Но поди докажи, что это чистильщик зарвался, ни за что ни про что обидев добропорядочного горожанина, а не заядлый бандит покусился на жизнь того, кто не щадя живота своего защищает мир от тусветных тварей.

Хаук остановился в центре лагеря у кострища, где уже лежали свежие дрова — наверняка привезенные с собой. Откуда-то вокруг костра появились складные стульчики, домотканые коврики и выделанные шкуры. Хаук достал из кошеля на поясе огниво. Колль, усмехнувшись, сбросил с ладони язычок пламени, не дожидаясь, пока хозяин запалит трут, и не спрашивая позволения. Хаук стиснул зубы — услуга выглядела откровенной демонстрацией превосходства. Жестом пригласил Колля сесть, сам устроился рядом.

Эрик опустился на коврик неподалеку, стараясь держаться в тени. Но Колль зыркнул на него и жестом указал на место у костра, неподалеку от Хаука. Пришлось выбираться на свет. За спиной, дальше в тени, устроились два мечника и арбалетчик из людей Хаука. Ингрид растворилась где-то в ночи, и это здорово нервировало Эрика. Он предпочел бы ее видеть — и постараться остановить, если что. Он как никто другой знал, что спокойная и выдержанная одаренная становилась неуправляемой, когда дело касалось безопасности тех, кто был ей дорог.

Впрочем, может, обойдется. Возбуждение боя сменялось усталостью, все сильнее тянуло просто свернуться калачиком — прямо на подстилке, или коврике, или что там это было, у костра — и уснуть. Даже умыться уже не хотелось, даром что лицо давно превратилось в стянутую засохшей кровью маску и жутко чесалось. Плевать на все, отдохнуть бы. И едва ли Эрик был единственным, кто сегодня устал и уже ничего не хотел. Чистильщики сражались дольше и были измотаны куда сильней.

А еще они беспокоились за раненых. Эгиль, хоть и стоял на ногах и мог плести, наверняка держался из последних сил, исцеляющие плетения тянули их нещадно. Все имеет свою цену, и стремительное восстановление тела — особенно. Четвертый — Викар, припомнил Эрик — и вовсе лежал без чувств, и будет в таком состоянии еще долго. А, учитывая, что сейчас с ним возятся люди Хаука, может превратиться в идеального заложника — если наглость чистильщиков, не встречавших ни отпора, ни даже противоречий, столкнется с упрямством человека, полжизни проведшего в приграничье и привыкшего все вопросы решать своим клинком, а не лестью и уступками. Колль не может этого не понимать. О прошлом Хаука он, конечно, не знает, но у того оно на лице написано. Так что, может, поостережется.

Хотя и Хаук будет стеречься: кому охота связываться с сильным, богатым и мстительным орденом? Так что Эрик, пожалуй, поставил бы на чистильщиков. Жену Хаук им, конечно, не отдаст, а вот слугу или самого Эрика — может.

Засновали вокруг слуги, точно не стояла поздняя ночь — нет, уже раннее утро, вон, на востоке начало светлеть небо. Кто-то тронул Эрика за плечо. Обернувшись, он увидел слугу, который протягивал ему кусок ткани.

— Оботритесь, господин.

Эрик благодарно кивнул, кое-как оттер лицо и руки — наверняка не до конца. Когда же «гости» уберутся и можно будет наплести воды и нормально вымыться? Впрочем, уберутся ли они? То, что сейчас Колль ведет себя смирно, вовсе не означает, что он все позабыл.

Тем временем у костра появились кубки и мех с вином, из которого Хаук сам налил дорогим гостям и себе, низкий столик, где слуги разложили нарезанное холодное мясо и сыр. У Эрика заурчало в животе — за вчерашний день во рту маковой росинки не было. Но ему никто ничего не предлагал — впрочем, оно и к лучшему. Стоит пока побыть невидимкой. Пусть чистильщики успокоятся, отдохнут, вспомнят, на каком свете. Пусть их разморит от вина и еды, а он сам из подозрительного типа, невесть откуда взявшегося и посмевшего с ними пререкаться, превратится в человека, спасшего жизнь их соратнику… да, по большому счету, им всем. Они бы в самом деле не удержали прорыв втроем. Есть надежда, что здравый смысл все же возьмет верх, тем более четвертый им не нужен. Может быть, все обойдется. Эрику вовсе не хотелось развязывать бойню. Но и становиться ангцем, покорно влекомым на заклание, он тоже не собирался.

Некоторое время все молчали — только стремительно исчезало мясо. Наконец, Колль отставил в сторону кубок.

— Благодарю, еда и вино выше всяких похвал, как и ваше гостеприимство. Вы упоминали о госпоже… Что же, ваша супруга не скрасит нашу беседу?

Хаук напрягся. Одаренные вообще не церемонились с женщинами пустых, а чистильщики и вовсе удержу не знали — пусть спасибо скажет, что такой человек до нее снизошел. Но неужели Колль настолько глуп, что открыто покусится на чужую жену? Или прощупывает да намекает — дескать, не связывайся?

— Ей нездоровится. — сказал Хаук. — К тому же, женщине нечего делать там, где говорят о делах.

Колль улыбнулся уголком рта.

— И то правда. Итак, о делах. Договор предписывает платить три серебряка за каждую спасенную жизнь.

Хаук кивнул.

— Серебром или золотом?

— Мне все равно. Сколько вас?

— Получается, три дюжины и… Нет, без одного четыре дюжины. Бедняга Лассе. Теперь мне придется позаботиться о его семье. Будете пересчитывать?

Эрик представил на месте Колля Альмода. Как в глуши, куда их занесло, он выстраивает всех людей и пересчитывает по головам, от новорожденного до неходячего старика. Едва удержался от смеха. Потом подумал, сколько лет нужно крестьянской семье, чтобы скопить эти несчастные три серебряка, и смеяться сразу расхотелось. Жизнь дороже? Наверное. Странно, что Эрик вообще об этом подумал. Он-то давно не считал медяки.