Только люби - Лана Черная

Рожденным для горенья, а не тленья…

— Шекспира цитируешь, браво! — не удерживаюсь от издевки. — За красивыми словами может любой дурак спрятаться. Но это ничего не значит.

— Одевайся, Бабочка, и я покажу тебе, что такое любовь, — и протягивает мне бумажный пакет. Беру на автомате и долго не решаюсь заглянуть внутрь. Стас тем временем сгребает в рюкзак свою одежду, забирает у меня журнал и уходит, бросив напоследок: — У тебя пять минут. Не успеешь, будешь переодеваться при мне.

И только когда он исчезает за дверью я заглядываю в пакет. В нем стильные джинсы от модного бренда и льдисто-голубые кроссовки. Все новое, женское и моего размера.

Переодеваюсь быстро, потому что даже не сомневаюсь, что Беляев выполнит свою угрозу.  Поэтому когда он возвращается, я сижу на углу стола и смотрю на него с вызовом. Но внутри точно знаю, что сейчас с ним я пойду куда угодно, потому что хочу. И мне абсолютно плевать, кто и что об этом подумает.

Он окидывает меня цепким взглядом, подмечая каждую деталь, и мне становится неловко под ним, но я не меняю позу, старательно контролируя каждое свое движение. Каждый вдох и выдох, хоть и получается отвратительно.

Закончив осмотр, кивает с легкой полуулыбкой. Он явно доволен собой. Тем, что угадал с размером. И ему нравится то, что он видит перед собой. Впрочем, надо отдать ему должное – у него глаз-алмаз. Джинсы сидят идеально, а кроссовки точно по моей ноге. В них тепло и комфортно.

— Там холодно, — поясняет он, стягивая с себя куртку и надевая ее на меня, как на маленькую девочку. Застегивает под самое горло. Задумчиво трет бровь большим пальцем и я запоминаю это движение, прячу его в персональный ящик своей памяти, точно зная, что этот день больше никогда не повторится и завтра все станет на свои места. А пока…пока я просто хочу узнать, что же хочет показать мне этот непокорный мальчишка.

Он стоит так близко, что я слышу его рваное дыхание, а его терпкий, с привкусом шоколада, аромат пьянит похлеще алкоголя. И я мысленно молю его отойти, потому что схожу с ума. А он, всегда такой проницательный, лишь усмехается и запускает пальцы в мои волосы, свернутые в пучок на затылке. Удар сердца, еще один и тяжелые волосы рассыпаются по плечам, а Стас отступает на шаг, сжимая в кулаке мои шпильки. И под его потемневшим взглядом я делаю то, чего делать никак нельзя: запускаю пальцы в волосы и распушиваю их. Вижу, как нервно сглатывает Стас, и как сжимает шпильки до побелевших пальцев. И что-то внутри скручивается тугим узлом, жгучим и ослепительным, что летнее солнце.

— Блядь, Бабочка, — выдыхает он, с шумом втянув воздух. — Ты просто охренительная сейчас.

Дергаю плечом, предпочитая не отвечать на его реплику.

Мы сбегаем из школы через пожарный выход, от которого у Стаса имеются ключи. И почему я не удивлена? Но я мысленно благодарю его за эту предосторожность, потому что здесь нет камер, и никто не узнает о нашем побеге.

А в переулке через несколько домов от школы нас поджидает черный, сверкающий дождевыми каплями мотоцикл.

И воспоминания бьют острым кулаком под дых. В панике отступаю назад, но Стас перехватывает меня, растревоженным взглядом заглядывает в мое перекошенное страхом лицо.

— Я не поеду…на этом, — с трудом говорю я, не сводя взгляда с черного монстра, семь лет назад укравшего у меня самого близкого человека на этой планете.

Стас кивает и ничего не спрашивает. Утягивает меня на оживленную улицу, ловит такси. И не выпускает меня из своих сильных рук всю дорогу. И я дышу им, дышу, как будто он мой кислород. И он…он действительно мой кислород. А он перебирает пальцами мои пряди, нежно и ловко, словно касается клавиш. И мне кажется, я даже слышу музыку. Его музыку, которую он творит в это мгновение. Нежную, чарующую с мягкими переливами дождя.

Когда мы оказываемся на месте, я совершенно растеряна. Это огромная высотка с острыми шпилями антенн и темными окнами пустых квартир. Но Стас не медлит, тянет за собой. И ему плевать на встречающихся нам людей. Он заталкивает меня в лифт, а спустя минуту вытягивает на крышу.

Здесь воет ветер, и острые капли срываются с черного неба.

— Стас… — шепчу испуганно, впервые вслух назвав его по имени. Он прижимает меня к себе, всем собой давая понять, что никому и ничему не позволит меня обидеть. А потом показывает то, зачем привез сюда.

И я, стоя на середине крыши, смотрю как завороженная на алые всполохи грозы, расписывающие небо причудливыми узорами. И на сотканную из огня воронку, выжигающую поля до самого горизонта. И слышу хриплый голос Стаса.

— Любовь, Бабочка, это торнадо, которое встретило на своем пути вулкан…

…И я смотрела в его глаза, в которых бесновались огненные смерчи,  и понимала, что прав был Стас тогда. А я высмеяла его тогда. Надо же, какая философия в семнадцать лет! Возражала, разубеждала, наивно веря, что любовь – это то, что я испытывала к своему мужу.

Сейчас же, касаясь его губ своими и разделяя на двоих одно дыхание, я понимала одно. Я любила Стаса. Любила безумно, отчаянно и это чувство не поддавалось никакому контролю. Как огонь, вырвавшийся из каменного плена вулкана. Как ветер, танцующий смерчем по просторным полям. Я вся состояла из этой любви и сейчас, жадно делясь ею со Стасом, я плакала, опьяненная своим стихийным счастьем.

— Ева? — Стас смотрел на меня сквозь марево страсти и соленых слез и отчаянно искал ответ.

А я не могла и слова произнести, потому что осознание собственных чувств выбило почву из-под ног, украло дыхание и навсегда привязало меня к этому мужчине. Пришпилило канцелярскими кнопками еще десять лет назад. Потому что мужчина он и в семнадцать мужчина. Стас был им уже тогда. Надежным, готовым порвать любого за то, что считал своим. Только я не оценила это тогда. А когда поняла, он просто исчез из моей жизни.

— Ты мерзавец, Стас Беляев, — все-таки выдохнула, проглотив сдавленный всхлип, когда его пальцы скользнули мне под юбку, а на искусанных мною губах мелькнуло удовлетворение. Да, сегодня я в юбке, как он и хотел. — Но я люблю тебя, слышишь?

И пусть я сто раз пожалею об этом. Это будет потом. А сейчас я просто терялась в мглистом космосе его взгляда и падала…падала в его черные дыры.

А он большим пальцем вытер скатившуюся по скуле слезу, облизнул подушечку и невыносимо медленно, не разрывая взглядов, опустился передо мной на колени.

— Стас, что ты…

Никогда…за десять лет знакомства…никогда Стас Беляев не стоял передо мной на коленях. Я – да, валялась у него в ногах, моля спасти моего сына. Хоть он и не нуждался в моих мольбах, теперь я знала это. А он – никогда. И вот сейчас…

Сейчас он творил что-то немыслимое. Что даже меня, опытную женщину, смущало и заставляло краснеть. Но я все равно смотрела. Как он стянул с меня юбку, огладил затянутые чулками ноги, подкашивая коленки. И если бы не дверь, в которую я вжалась всей собой, наверняка рухнула бы, а так…вцепилась в его сильные плечи. Стас тут же отозвался тихим шипением, но рук не сбросил, продолжая оглаживать бедра, вдоль линии трусиков.