Чудо - Юрий Арабов

...Он помешал прозрачный постный суп деревянной ложкой. На дне ее остались снежинки пшенной крупы. Отодвинул от себя тарелку на середину стола, чувствуя, что его мутит.

– Нет. Не хочу.

– Уж не больны ли вы? – спросила его матушка.

– Возможно... Все возможно!

Перекрестившись, встал из-за стола и лег на диван, задрав редкую бороду в потолок.

Положил руки под голову и закрыл глаза.

Этот дом, этот ужасный холодный дом. Сколько нужно угля, чтоб его натопить? Уголь тлел всю ночь, но все равно согревал лишь закуток у печки, а в остальных комнатах гулял холодный ветер. Они и спали там одно время все вместе в этом закутке – отец Андрей с Павлой, с маленькой Настей, и даже почти взрослый Сашка приходил под бок матери. Нужно было утеплять стены, обить хотя бы фанерой, под которой, правда, заводились крысы. Но он ничего не мог делать своими руками, а денег на рабочих не было. Да и кто мог бы позволить ему утеплить дом? Подставлять себя под газетный фельетон с риторическим вопросом: «Откуда у батюшки взялись средства?», нет уж, увольте.

С улицы донесся звук мотора. Матушка испуганно выглянула в окно. И вдруг выдохнула: – За вами!

Отец Андрей, вздрогнув, сел на диване.

В дверь постучали.

– Не открою! – пробормотала Павла.

Он почувствовал, как у него трясутся колени. Точнее, икры сделались мягкими, будто скрутили их из веревки. Он слышал от верных людей, что можно было не открывать. Что если крепкая дверь, они не смогут ее открыть без шума, а поднимать шум, привлекая к себе внимание, не входит в планы приехавших. Что некоторые якобы уезжали ни с чем и брали других, чтоб выполнить план...

Но все это были слухи. Настоятель вышел в сени и снял с двери щеколду.

На пороге стоял гладковыбритый молодец в кепке и драповом пальто. Несмотря на отсутствие формы, что-то выдавало в нем казенного человека.

Это был всего лишь шофер Кондрашова, но его, шофера, лично не знал отец Андрей.

– Собирайтесь, – сказал шофер. – Велено вас доставить.

– С вещами?

Шофер равнодушно пожал плечами.

Бледная Павла протянула батюшке заранее собранный портфель. Он стоял у них между шкафом и стеной в течение долгих лет, и в нем было две пары нижнего белья, теплые рукавицы, вязаные носки. Он поцеловал жену в лоб.

– Сашке скажи... А, впрочем, ничего не говори.

– Пошли, пошли, – недовольно пробормотал шофер и открыл перед настоятелем дверь на улицу.

Они зачапали по снегу к черной «Победе». Если бы отец Андрей был в себе, то он, конечно, сообразил бы, что в «Победах» арестантов не возят. Но сейчас ему было не до логических умозаключений.

Хлопнула дверца, завелся вялый мотор. Шофер вырулил на улицу и поехал куда-то в город.

В машине отец Андрей провалился в отупело-равнодушное полузабытье. Он не знал, куда его везут, зачем едет, и даже улицы за окном машины распознавал с трудом.

Темнело. Вдруг «Победа» встала на полпути. В окошко просунулась голова милиционера в шапке-ушанке, которому шофер предъявил какой-то документ.

Милиционер, взглянув в салон «Победы», отдал честь.

Машина тронулась дальше.

Отец Андрей увидал, что они подъехали к какому-то черному дому, у которого толпились милиция и военные.

Шофер заглушил мотор, вышел из машины и открыл перед батюшкой дверцу.

Тот вышел, отупело осматриваясь. Взгляд упал на табличку, прибитую под крышей деревянного дома: «ул. Чкалова, 84».

На крыльце стоял Кондрашов без шапки, какой-то возбужденно-взмыленный, как будто только что вышел из бани. Даже выбитый левый глаз приоткрылся шире обычного и поблескивал при свете фар бутылочным веселым стеклом.

Бросился к настоятелю и страстно пожал ему руки.

– Потрясающая проповедь... Потрясающая! Значит, нет чуда, отец Андрей?

– Нет, – отрезал священник, сам заражаясь его экзальтацией.

– Определенней, определенней! – заорал Кондрашов, и даже слюни брызнули с его губ. – Нет и никогда не было! Никаких чудес! Ни хождения по водам, ни воскресения Лазаря... Ничего этого нет. Повторите!..

– Да оставьте вы меня, ради Христа! – И отец Андрей с силой оторвал руки уполномоченного от рукава своего пальто.

– Нету чуда... Кроме электрификации и газификации! Лампочка Ильича... вот это чудо! Ведь так вы примерно сказали в своей проповеди?

– Отойди от меня, сатана! – И настоятель хотел уже сбежать с крыльца.

Но Михаил Борисович как-то ловко поймал его и, обхватив за талию, насильно запихнул в избу.

Подгоревший с одного бока абажур с пыльной лампочкой внутри делал свет рассеянным, непрочным...

Настоятель напряг глаза... Перед ним была веселая ситцевая занавеска в цветочек, которая отделяла кухню от комнаты.

Ему стало вдруг мучительно-страшно. Он почувствовал, что за занавеской кто-то стоит.

Священник опустил глаза, уставившись в пол... Из-под ситца выглядывали два дамских башмачка.

Кондрашов сглотнул, подавляя волнение. Веселость его испарилась. Он как-то спал с лица, сделался меньше, незаметнее. Стало слышно, как в его животе забурчало...

Раздвинул занавеску дрогнувшей рукой.

Перед отцом Андреем стояла фигура в белом, по пояс укутанная простыней. Возможно, это был манекен.

Михаил Борисович взялся за простыню и отодрал ее от лица стоявшей. Именно отодрал, потому что ткань прилипла к коже в нескольких местах.

Отец Андрей поглядел девице в лицо...

Татьяна стала совершенно седой. Веки почернели. Нос сделался острым, как у птицы. К животу своему она прижимала какой-то липкий клубок непонятного происхождения. Она была похожа на старика-схимника, одетого в женское платье.

Ноги у священника подкосились.

Он грохнулся на пол, потеряв сознание.

Его привели в чувство склянкой с нашатырем. Тогда нашатырем, как и тройчаткой, лечили все – от мигрени, насморка до зубной боли.

Отец Андрей повел глазами, увидев над собой сконфуженное лицо Кондрашова. Подумал, точнее, ощутил, что Михаилу Борисовичу, должно быть, стыдно за него. Что он такой впечатлительный, слабый, безвольный.

Не извиняясь, встал на ноги. Пошел на двор, пошатываясь, нетвердо. Глотнул на крыльце свежего воздуха.

Кондрашов за его спиной сделал знак шоферу, и тот открыл перед батюшкой дверцу «Победы».

Тот сел на заднее сиденье, покрепче запахнув на груди пальто.