Служитель египетских богов - Челси Куинн Ярбро

— Вот-вот, в самую точку. Вопрос в том, что было известно врачевателям прошлого. В последнее время я то и дело сталкиваюсь с недугами, о которых Европа понятия не имеет. — Он вновь взглянул ей в глаза. — Когда мы познакомились, вы сделали мне предложение, о каком, наверное, сейчас и не помните.

— Отчего же, прекрасно помню, — прозвучало в ответ.

— Вот как? — Врач нервно заулыбался. — Что ж, моя задача в какой-то степени упрощается.

— Вы хотите знать, как древние египтяне боролись с болезнями? — теряя терпение, спросила Мадлен. Ситуация одновременно и забавляла, и раздражала ее. — Доктор Фальке, не тяните резину. Я ведь уже предлагала снабжать вас переводами любых нами обнаруженных текстов, связанных с медициной. Вы обещали подумать, но так и не дали мне знать о том, что решили. Должна ли я расценить ваш визит как желание возобновить прерванный разговор?

Фальке выпрямился, словно с плеч его спал тяжкий груз.

— Мне не следовало в вас сомневаться, — произнес он с облегчением. — Вы просто золото, и я был бы бесконечно признателен, если бы вы не отказались знакомить меня с полезной мне информацией, получаемой вами в ходе ваших раскопок.

— Как я могу отказаться от собственных слов? — спросила Мадлен чуть обиженным тоном.

Он молча склонился к ее руке.

— Мадам, я веду себя как последний болван. Простите мою неучтивость.

Глаза их встретились, и на лице гостя вновь заиграла обезоруживающая улыбка. Точнее, убийственная, сказала себе Мадлен.

* * *

Письмо Мадлен де Монталье, посланное из Фив графу де Сен-Жермену в Швейцарию.

«Любовь моя, Сен-Жермен! Представь, каково мне обретаться в краю, где ты так долго прожил. Я смотрю на колонны и статуи и думаю: „Вот. Он наблюдал, как они воздвигались. А под этой стеной он скрывался от солнца“. Конечно, вряд ли все так и было, ведь, судя по твоим письмам, ты редко выбирался из Дома Жизни, хотя…

А то гляжу на осколки древнейшей цивилизации и сравниваю ее историю с историей Франции. Египет, каков бы он ни был, сохранял на своей земле мир. Я до сих пор не нашла ни одного свидетельства разгула насилия, ничего похожего на то, что творилось во Франции — во времена революции, например. Фараоны, похоже, больше любили покой, чем войну. Я права или все это мои романтические фантазии?

Если бы не одиночество, я чувствовала бы себя абсолютно довольной, ведь здесь я могу заниматься тем, что мне более всего по душе. Копошиться среди развалин, тратить время на поиск минувшего. Я счастлива, что могу исследовать храмы, крыш и порталов которых долгое время не касался солнечный луч. Очень долгое время. Чуть ли не половину твоей жизни. Я много об этом думаю. Боже, как бесконечно длинна твоя жизнь! Только в Египте, где есть что с чем сопоставить, я стала это наконец понимать, и ты сделался мне еще дороже. Я хочу больше знать о том, как ты жил тут, как менялся, как постигал азы врачевания. А еще мне хочется отыскать храм Имхотепа. Правда, я понимаю, что эта задача практически неразрешима, однако надеюсь, что мне повезет.

Да, спасибо тебе за Гюрзэна. Он очень мне помогает в расшифровке старинных надписей, хотя некоторые ему неподвластны, так же, впрочем, как и нашему лингвисту Клоду Мишелю Иверу. Мы пока не достигли полного взаимопонимания, но наш дуэт весьма продуктивен, и нас похваливает даже сам Бондиле. Он уже успел переправить в университеты и разные издательства несколько отчетов об экспедиции, чем страшно доволен. Этот блестящий исследователь старины, подозреваю, втихомолку присваивает заслуги коллег, но, как меня тут уверили, такова обычная практика. Не могу сказать, что мне она симпатична, ибо амбиции Бондиле разрастаются день ото дня. Недавно он завел моду уединяться с Жаном Марком Пэем, который играет при нем (полководце) роль верного адъютанта. Поначалу я думала, что лишь меня не зовут на подобные совещания, но вот уже трое ученых мне жаловались, что их игнорируют тоже, а значит, за этой политикой кроется нечто большее, чем рядовое проявление начальнического самодурства.

Ответь, что в этой стране заставляет меня изнывать по тебе? А может быть, дело совсем не в Египте? Но почему же тогда ты стоишь за каждым срисованным мною иероглифом, за каждой малостью, отвоеванной у песка. Мне бы хотелось, чтобы ты писал мне почаще, но тогда я, наверное, тосковала бы еще сильней, чем сейчас, хотя это кажется невозможным. Неужели передо мной разверзается та самая бездна вселенского одиночества, подстерегающая каждое существо, подобное нам? Тогда напиши, как ты справлялся с этой напастью. Если никак, все равно напиши, чтобы мы стали еще ближе друг к другу, пусть даже в муке.

Вечно твоя и больше того, если это возможно,

Мадлен.

28 сентября 1825 года, Фивы».

Письмо графа де Сен-Жермена, адресованное Мадлен де Монталье и отправленное из Швейцарии в Египет 4 октября 1825 года.

«Мадлен, дорогая! К этому времени наводнение должно пойти на убыль. Хапи возвращается в свою пещеру в устье Нила, которая называлась „атур“ или „атур-нир“, когда я жил в Египте под именем Сенха, а затем Сенхжерена и Санхкерана. Как давно никто не произносил эти имена!

Ты пишешь, что все еще находишься в Фивах, поэтому туда я и отправляю это письмо. Насколько я знаю, богатства Фив превосходят всякое воображение, если, конечно, город не был полностью разорен и разрушен. Помни, сокровища, там таящиеся, несметны как в переносном смысле, так и в прямом.

Отвечаю на твой вопрос, как и обещал: меня перевезли из Мемфиса в фиванский храм Имхотепа после того, как я прожил в стране, именуемой Черной Землей, чуть долее века. В то время Египтом правил фараон Аменхотеп III, а Фивы являлись столицей, где он проживал. Это был способный, энергичный и честолюбивый правитель, собравший вокруг себя внушительный двор. Он приближал к себе всех, кто мог прибавить ему славы. Среди его избранников оказался и верховный жрец Имхотепа Мерезеб, который для пущей помпы привез с собой большое число рабов.

На новом месте мне повелели ухаживать за тяжело больными людьми, что считалось привилегией в сравнении с присмотром за умирающими. То, что рабу-чужеземцу поручили подобное дело, было совсем не в порядке вещей. К счастью, жрецы не догадывались в полной мере о моей истинной сущности, иначе меня бы забили камнями».

— Фараону нездоровится, — сообщил Бак, раб-цирюльник, во время еженедельной процедуры бритья.

— Фараон немолод, — лаконично откликнулся Сенхжерен.

— Он правит более тридцати лет, и Черная Земля процветает, — восхищенно заметил Бак. — Боги к нему благосклонны. — Он оглянулся, а потом внимательно посмотрел Сенхжерену в глаза. — А как они относятся к тебе, чужеземец?

— Я не пытаюсь понять богов, Бак, — ответил Сенхжерен тоном, означавшим, что он не намерен обсуждать эту тему.

— Хозяина вызвали к фараону, чтобы он нашел причину болезни. — Бак покосился на молчаливого чужака. — Хозяин избавит фараона от всех недугов.