Влюбляться лучше всего под музыку - Елена Соколова

— Квас Михайлов, — подхватывает Ярик.

Мое лицо, наверное, выглядит сейчас, как сморщенный урюк, отчего они тут же начинают ржать как кони.

— Задрали, — выдыхает Леся, устало качая головой. Она поправляет кофточку. Теперь через вырез видна крутая ложбинка меж ее грудей. — Хэдлайнер мероприятия — сам Джон Н., тебе говорит что-нибудь это имя?

В моей голове будто переключается невидимый переключатель. Говорит ли мне что-нибудь имя Джона Н.? Да вы верно шутите! Я готов сутками насиловать эту гитару ради возможности выступить с ним на одной сцене. И Леся, кажется, понимает меня без слов.

— Вот и отлично. Предлагаю провести небольшой джем-сейшн. — Она встает и направляется к микрофону, не торопясь и плавно двигая бедрами. — Ритм-секция задает ритм и основной грув, остальные подхватывают. М?

— Поехали! — Смеется Ник, хватая палочки.

Анна

Я с разбегу падаю на стул напротив. Официанты не должны так делать никогда, но с каких это пор меня волнуют такие мелочи? Особенно когда речь идет об особенных посетителях. Таких, как Павел Юрьевич Камышев, известный писатель.

Когда он появился здесь впервые, никто из нас и не думал, что хмурый мужчина с густой растительностью на лице пишет книги. Он выглядел грустным, даже потерянным. Пришел однажды утром, заказал чашку кофе и уставился в окно. Долго смотрел вдаль, словно размышляя о чем-то, и делал пометки в блокноте.

В общем-то, ничего необычного. Но сердце подсказывало мне, что этот человек сильно печалился о чем-то. Он будто совершенно один в незнакомом городе, его никто не ждет, поэтому торопиться ему некуда. С того дня мужчина стал приходить каждый день, и это заинтересовало меня еще сильнее.

Тот же задумчивый взгляд, небольшой блокнот с заложенной между страниц ручкой и чашка крепкого кофе, успевающая остыть, пока ее хозяин разглядывает через окно крыши соседних домов, прохожих и солнечные зайчики на стекле. На вторую неделю я не выдержала, подошла и предложила заменить его остывший кофе на свежий. Вместо этого он просто назвал меня по имени.

— Аня, — тихо спросил мужчина, потирая висок, — как ты думаешь, что чувствует женщина, перед которой мужчина встает на колени?

— Эээ… — Растерялась я, опустив руки. Проследила за его взглядом, устремленным на бейджик на моей груди. Вот откуда странный клиент узнал мое имя. — С…смотря, для каких целей? Вы перед кем-то виноваты?

Тогда я в первый раз увидела его добродушную улыбку и усталые темно-зеленые глаза, блестящие от застывших в них слез.

— Это для книги. — Хрипло ответил мужчина.

— Вы пишете книги?

— Да.

— О чем?

— Фантастика. Постап. Боевик.

— Кровь, кишки, мясо, убийства?

Он усмехнулся.

— Вроде того.

— Так что там с вашим героем?

— Он любит. — Мужчина сжал губы. — И встает на колени, чтобы поцеловать свою любимую в живот.

Я пожала плечами.

— Мужчины не простят вам этой сцены.

В его взгляде было понимание.

— А женщины?

— Они полюбят вас еще сильнее. — Улыбнулась я. — Это как… как почувствовать себя богиней.

Он сделал пометку в блокноте.

— По-вашему это не унизительно для мужчины?

— Что? — Я рассмеялась. — Знаю одного мужчину, которому унизительно покупать цветы своей женщине и нести их в руках по улице. Только это уже клиника. Диагноз. А встать на колени… Это мечта. Что в любви и мечте может быть унизительного? Покажите мне эту сцену.

— Я… еще не написал ее.

— Тогда обязательно пишите.

— Так вы думаете, это не испортит хардкорно-брутальную книгу?

— Нет. — Я медленно опустилась на стул напротив него. — Добавьте побольше мата в разные сцены, больше перестрелок, шлюх и выпивки, тогда угодите всем.

Мужчина улыбнулся. Его глаза просветлели.

— Интересно.

— С вас потом автограф. — Достала свой блокнот. — А теперь давайте чем-нибудь накормим вас, надоело смотреть, как вы изводите себя каждый день.

— Почему вы думаете, что извожу?

— Я — наблюдательная. У меня работа такая. — Оглядела его. — Густая борода, давно нуждающаяся в соответствующем уходе, мятая рубашка, никогда не звонящий телефон, сидите один, подолгу, ссутулившись. Вероятно, вы одиноки. И с каждым днем худеете все сильнее. Если не взять себя в руки, через год будете выглядеть на пятьдесят.

— Думаете?

— Знаю. — Кивнула я. — Вам лет тридцать пять, не больше. Ведь так? Если умыть, почистить, причесать, сможете потянуть на тридцать. — Выдохнула. — Простите, иногда я бываю слишком грубой, но ничего не могу с собой поделать.

— Без обид. — Он долго молчал, боясь потревожить тишину зала. — Чем вы собираетесь меня накормить?

И с того дня мы общались практически каждый день. Я призналась Павлу, что однажды тоже пробовала писать. Пятьдесят страниц заметок официанта. Он уговорил меня показать их ему, потом долго смеялся и даже похвалил мой стиль.

«Ошибки — это все ерунда, тебя не должны сильно волновать опечатки, читать-то не тебе. — Подмигнул. — К тому же в издательствах над текстом работают соответствующие специалисты. Думаешь, я пишу идеально? — Камышев потрепал меня по плечу. — Нет. Ты — автор, вот, что я вижу. И если захочешь, сможешь написать в любом жанре».

Я тогда посмеялась и побежала в магазин, где скупила все его книги. Читала ночами запоем и ставила галочки на полях в самых интересных местах. Теперь Камышев приходил к нам почти каждое утро, пил кофе, завтракал, работал на ноутбуке, и никто из персонала не смел сбивать его с мыслей. В обед мы обычно вместе выходили на крыльцо, болтали о том и о сем. Он курил трубку, я жаловалась ему на маму, начальницу, учебу и на жизнь. Павел давал мне советы и затем уходил на работу в газету.

Наше общение всегда было теплым и оставалось чисто дружеским, хотя в такого мужчину трудно было не влюбиться. Сильный, крепкий, суровый. Просто Камышев воспринимал меня исключительно, как ребенка, а я с благодарностью принимала от него ту отеческую заботу, которой не знала с самого своего рождения.

Зимой он дописал ту самую книгу (в которую вписал любовную линию) и, ожидая ответа издательства, охотно принялся за новый сталкерский боевик. Некоторая смена жанра спасла его от депрессии из-за неудачного романа, который писатель закрутил весной с девушкой-врачом. А мои щедрые слова поддержки, очень надеюсь, не дали углубиться его личностному кризису.

— Как поживает моя акула пера? — Барабаню пальцами по столешнице.

— Скорее дятел клавиатуры, — усмехается Павел, отодвигая в сторону ноутбук. — Все хорошо.

— Да?