Из бутика с любовью - Ольга Хмельницкая

Ира задумалась, пытаясь вспомнить, как давно она видела живого таракана, но так и не вспомнила.

«Есть несколько версий, почему они пропали, – было написано в блоге, – они не выносят присутствия мобильных телефонов, травятся генетически модифицированными продуктами или мелки-травилки стали такими эффективными, что всех до одного тараканов повывели».

Ира принялась терпеливо читать дальше. Она хотела знать, кто такой Александр, и очень боялась пропустить намек на него, который мог скрываться где-то среди текстов Стекл_offoй.

– Что вы хотели мне сказать? – спросила Вероника.

Ее свежеуложенные волосы образовывали башню, как у Марии Антуанетты. Они стояли на улице между парикмахерской и рюмочной, рядом ехал поток машин, все гудело, шумело и свистело, и слов было почти не слышно. Веронике пришло в голову, что, несмотря на небритость, перегар и мятую рубашку, он очень даже ничего. В крайнем случае, можно побрить, сводить к наркологу, а что касается рубашки, то Вероника уже давно в глубине души мечтала гладить кому-нибудь рубашку. «Да, – подумала Вероника, – я скажу «да».

– На выключенный телефон можно положить деньги, – сказал он, – я теперь это точно знаю.

– Да, – сказала Вероника. – Ой, то есть нет.

– Нет, все-таки можно, – сказал мужчина.

Вероника чувствовала себя, как будто по ее сердцу прошел взвод солдат, стуча коваными сапогами. Каждый сапог оставлял на сердце большую кровоточащую вмятину.

– Вы уверены, что именно это хотели сказать и больше ничего? – спросила Вероника.

Он сделал длинную паузу, посмотрел вдаль, достал сигарету и закурил.

– Не совсем. Но вы же не хотите умываться.

– Я готова умыться частично, – сказала Вероника. – Предлагаю вам компромисс.

– Это как? – спросил он. – Правое ухо, что ли? Нет, если уж умываться, то тотально. Вы раздеваетесь, залезаете в ванну, а я поливаю вас душем и тру мылом.

Вероника вспомнила, что собиралась в спортзал и солярий еще четыре года назад, представила свои жирные белые и необъятные телеса в мыле и под душем, замотала головой и попятилась. В душе поднималась горечь. Мимо продефилировали две длинные и худые, как воблы, девицы, в мини и на шпильках. Они были воздушны, как макаронины. Вероника выглядела тумбой. Причем яркой такой, оклеенной объявлениями.

– Нет, – сказала она.

– Ах, так, – сказал мужчина. – Нет. Это ваше последнее слово?

Вероника молчала. Истолковав ее молчание как ответ, он повернулся и пошел вниз по улице.

«Завтра же запишусь в фитнес-клуб, – подумала Вероника, борясь с желанием истерически зарыдать, – но уже поздно, поздно!»

Из парикмахерской вынырнула хитрая физиономия парикмахерши.

– Ну что? – спросила она.

– Я ему отказала, – выдавила Вероника и тут не удержалась.

Слезы закапали на ее обширную грудь.

Дом был старый, кирпичный, сталинской постройки. На лестнице было сухо. Пахло чем-то строительным, то ли штукатуркой, то ли цементом. Старомодный лифт был заключен в черную решетку.

– Богемный дом. Художники, поэты, – сказала Марина. – Мое агентство когда-то продавало здесь квартиру.

Дима открыл дверцу лифта, потянув ее на себя. Марина вошла следом. Он нажал на кнопку четвертого этажа.

– Это жилплощадь родителей Лизы? Бабушки? Она из семьи художников? Ты знаешь судьбу квартиры?

– Квартира бабушкина, она ее только осовременила и сделала ремонт.

– Даже ремонт стоил больших денег. У Лизы серьезные доходы. Для художника.

– Заметь, даже я хочу купить ее картину. Она... особая. Я когда-то говорила тебе, что четко вижу, рисует человек картины для продажи или нет. Лиза рисует не для продажи. Она не халтурит. В той картине, что мы видели, она выложилась на полную катушку, на сто двадцать процентов, выплеснула все, всю энергию, все вдохновение. Картина сияет. Она впитала в себя жар. Думаю, она светится в темноте.

– А можно еще в краску подсыпать фосфора, – предложил Дима. – Светиться будет еще лучше.

– В данном случае такие ухищрения не обязательны. Лиза дико талантлива.

Лифт щелкнул, дернулся и остановился. Они приехали.

«В Германии, – читала Ира блог, – женщину-водителя автобуса уволили за то, что она остановила автобус, не желая давить сидящую на дороге лягушку. Остановившись, водитель вышла, взяла лягушку, перенесла ее на обочину и после этого поехала дальше. Но кто-то из числа пассажиров накатал на нее жалобу, и вот такого хорошего человека выгнали с работы. Тут, правда, возникает вопрос, нельзя ли было объехать лягушку. Нельзя: а вдруг бы ее кто-то другой задавил?»

Ира тоже возмутилась, она была на стороне лягушки. А потом принялась читать дальще, про последние открытия ученых.

«Оказывается, – писала Стекл_offa, – иммунитет блохастых мышей работает в несколько раз лучше, чем иммунитет лабораторных чистюль, а борьба с ожирением может стать ключевым фактором в борьбе с глобальным потеплением. Во всем виноваты толстяки – ибо каждый толстяк ответствен за одну тонну выбросов углекислого газа сверх нормы, определенной для худого человека. Таким образом, популяция из миллиарда людей, среди которых около половины страдают ожирением, выбрасывает в атмосферу на миллиард тонн больше углекислого газа, чем популяция населения, в которой только три процента имеют лишний вес».

Ира постепенно отчаивалась. Она читала и читала, но про Александра по-прежнему ничего не было.

– Отпусти меня, – сказала Евгения, пытаясь укусить Петра.

Он удобно устроился на ее ногах. Руки Евгении начали затекать.

– Не брыкайся, – ответил Петр, – а то до завтра не развяжу.

Евгения затихла.

– Страшно? – спросил он, наклоняясь к ее уху.

– Нет, – ответила она, дернув головой и ударив его прямо в глаз.

Петр откинулся. Взгляд стал злым.

– Жены так себя не ведут, – сообщил он. – Ну что это за жена? Ни морковку порезать, ни чеснок почистить, еще и дерется. Такую жену надо воспитывать.

– Развяжи мне руки, у меня синяки будут, – сказала Евгения, – как я завтра на работу пойду?

– Я тоже завтра на работу пойду. С синяком под глазом. И ничего, не комплексую по этому поводу.

Евгения попыталась сбросить сидящего на ее ногах Петра, но он был намного тяжелее.

– Или ты будешь вести себя прилично, или будут санкции, – сказал он.

– Или ты отправишься назад в тюрьму, на помойку, бухать в подворотню или чем там ты занимался в последнее время.

Петр поднял нож и отрезал верхнюю пуговицу от ее строгого, серого, офисного платья из тонкой шерсти. Платье застегивалось спереди на длинный ряд пуговиц и было с длинными рукавами и под горло.