Дальнобойщица - Андрей Дышев

– Следственный эксперимент? – воскликнула Даша. – А как это?

– Очень просто, – ответил Воронцов. – Для этого сначала надо взять какую-нибудь безделушку…

Он замолчал и стал рыться в карманах пиджака. Вынул портмоне, раскрыл его, как бы невзначай пробежался пальцами по стопочке стодолларовых купюр, затем вытряхнул из внутреннего отделения связку ключей. Даша следила за его руками так, словно Воронцов намеревался показать ей фокус. Он тем временем снял с кольца брелок с символикой фирмы «Мерседес» и подкинул его на ладони.

– Эту штуку я покажу Шурику, – сказал Воронцов.

– Зачем? – не поняла Даша.

– Не догадываешься?

– Нет.

Он улыбнулся и тронул ее за плечо.

– Если женщина носит в душе грех адюльтера, то неожиданный и прямой вопрос мужа сразу загонит ее в угол. Она не успеет придумать оправдание, станет заикаться, путаться, краснеть. И эту реакцию надо рассматривать как красноречивое доказательство ее вины… Все еще не понимаешь?

Воронцов взял Дашу под руку и повел по саду.

– Этот брелок я покажу Шурику, – повторил он, – и скажу, что нашел его на сеновале.

Наконец Даша поняла, что задумал Юра.

– Как будто этот брелок потерял водитель «КамАЗа»?

– Вот именно, как будто! – подтвердил Воронцов. – Если у жены совесть чиста, на вопрос мужа она ответит: «Сдурел, старый?!» или что-то в этом роде и даст ему по физиономии грязной тряпкой. А вот если у нее рыльце в пушку, то быть семейному скандалу. Вот тогда мы начнем работать по полной программе. Понял, малыш?

– Понял, – кивнула Даша и призадумалась: а как она отреагирует, если в далеком будущем Воронцов покажет ей брелок от ключей и скажет, что нашел его на супружеском ложе? Что она станет делать? Начнет заикаться или же ударит Юру грязной тряпкой по лицу? «Да ну ее к черту, эту психологию! – подумала она. – Лучше на всякий случай сразу тряпкой по лицу».

Воронцов вдруг резко остановился и прислушался.

– Кажется, меня зовут.

Медик стоял у калитки и подпрыгивал от нетерпения.

– Что случилось? – крикнул Воронцов.

– Хамарин сбежал!

– Как сбежал?

– Через окно! И как дал деру к лесу!

Воронцов сунул руки в карманы и шумно засопел.

– Идиот, – процедил он, а Довбня, не угадав, к кому это ругательство относится, на всякий случай виновато развел руками.

На крыльце дома Хамарина их встретил участковый. Его форменная рубашка была расстегнута до середины груди, по которой стекали ручьи пота. Не менее мокрое и красное лицо было напряжено, словно милиционеру упал на ногу утюг, но окружающее приличное общество не позволяло несчастному заорать благим матом. Он тяжело и часто дышал, нервно мял фуражку и злобно смотрел на Воронцова.

– Не догнал, Шурик? – излишне спокойно спросил Воронцов.

– Не догнал, Юрий Васильевич! – признавая свою вину, сознался участковый. – Вот чего я от него не ожидал так не ожидал! Эх, парень, парень! Голова горячая! Теперь он до Пасхи в лесах прятаться будет. Ни за что не вернется! Уж вы больно напугали его, Юрий Васильевич!

Довбня на всякий случай отошел к трактору и встал за его большим колесом. Начисто забыв про существование Даши, Воронцов выдал хоть и безадресное, но неприличное ругательство и быстро зашел в дом. Воронцов вошел в комнату, в которой допрашивал Миколу, вернулся в коридор и там едва не сбил Дашу с ног.

– Ну что ты под ногами путаешься? – взревел он.

Они вышли на крыльцо. Воронцов, часто затягиваясь, смотрел на участкового, ожидая, когда тот даст более подробные объяснения.

– Я снял с него наручники, – хрипло произнес участковый, сплевывая себе под ноги, – и начал составлять протокол допроса… Тут он попросился выйти в соседнюю комнату за товарными чеками.

– Зачем они ему понадобились?

– Он попросил подшить их к делу. Я разрешил. А через минуту слышу – звон стекла. Я позвал – не отвечает. Вышел в другую комнату, а его уж и след простыл…

Участковый сделал паузу, рассматривая сломанный козырек фуражки.

– Упустил ты подозреваемого, Шурик, – с невозмутимым видом сказал Воронцов. – А все потому, что не установил психологического контакта с задержанным. Иными словами, не создал благоприятной психологической атмосферы следственного действия.

Участковый поднял голову, посмотрел на следователя, но возразить не смог. Может, мысленно согласился с ним или же понял, что все равно проспорит этому краснобаю, как ни старайся.

– Но самый главный твой просчет в том, – добавил Воронцов после небольшой паузы, – что ты не проследил за Хамариным, когда он вышел в другую комнату. А ты должен был предвидеть, что страх перед справедливым наказанием подтолкнет его к побегу.

Участковый уже не поднимал голову, лишь кивал, как китайский болванчик, да все плевал себе под ноги.

– С ума с вами сойдешь, – посетовал Воронцов, садясь рядом с участковым. – Да хватит тебе фуражку ломать! Возьми себя в руки!

Участковый напялил фуражку на голову и сцепил руки в замок.

– Иди сюда, специалист высокого класса! – крикнул Воронцов медику.

Довбня без особого энтузиазма приблизился к следователю и встал на безопасном от него расстоянии.

– Ты продолжаешь заниматься поиском покойника! Сейчас садись на трактор и гони по всем близлежащим больницам. Попутно опроси местное население, не попадался ли кому на глаза бесхозный труп. Задача ясна?

– Может, лучше я? – невеселым голосом предложил участковый, мечтающий находиться от Воронцова как можно дальше.

– Нет, ты мне здесь понадобишься. Сходи в контору и составь список всех ваших телятниц в возрасте от сорока и старше. Одиноких женщин пометишь галочкой…

Участковый тотчас вскочил, застегивая на груди рубаху.

– Погоди, это не все, – остановил его Воронцов и полез в карман. – Я хочу еще кое-что тебе сказать. Это не имеет отношения к нашему делу и, возможно, тебе будет неприятно, но как мужик мужика я должен тебя предупредить.

– О чем предупредить? – насторожился участковый.

Не ответив, Воронцов посмотрел на Дашу.

– Иди домой, отдохни, – сказал он ей. – Хватит тебе на сегодня впечатлений.

Даша молча кивнула и пошла по высокой траве к калитке. «Юрочка, дорогой, как мне тебя жалко! – думала она. – Что за наказание работать с такими недотепами! Эх, если бы мы вдвоем с тобой вели это расследование!»

Она шла по улице, погруженная в свои мысли, и не чувствовала десятков взглядов, не замечала слезящихся, мутных, слабых, выцветших до голубизны глаз.