Ричард Длинные Руки - сеньор - Гай Юлий Орловский

Сигизмунд переводил отчаянный взгляд с меня на девушку и обратно, не мог понять, как я такое говорю, это же не всерьез, это военная хитрость, а служанка в свою очередь смотрела на меня пытливо, не понимая, насколько я говорю то, что думаю.

– Да, – сказала она нерешительно, – я не могу сказать, где начинаются не люди. Это пусть решают другие, умные. Они решают, кто правильные или неправильные, а я решаю, кто хороший, а кто нет. Для нас, простых людей, это важнее. Так что я только смотрю, к кому можно подходить близко, к кому нельзя… Некоторых ночью подпускать нельзя и близко. Нехорошие они. И совсем уже не люди. Днем люди, а ночью… ночью – нет.

Я улыбнулся как можно доброжелательнее.

– А к нам?

Она оглядела нас исподлобья, неожиданно усмехнулась, на щеках появились милые ямочки.

– Вы тоже, ваша милость, ночью меняетесь… как все мужчины. Но не больше. А вот те, кто приехал после вас…

Она осеклась, побледнела. Рука Сигизмунда метнулась к рукояти меча. Я перехватил его за кисть.

– Сиг, оно нам надо? Если останавливаться, чтобы бросить камень в каждую лающую на тебя собаку, никогда не доберешься до цели. А эти трое ни разу даже не гавкнули!

Кони пошли споро, сразу рысью, застучали копыта, в лицо пахнуло почти еще ночной прохладой. Некоторое время мы ехали навстречу разгорающейся заре, потом обогнули холм и понеслись на юг. Кони охотно сорвались в галоп.

Одинокие деревья-великаны, что встречались даже среди вроде бы безжизненной степи, начали собираться в группки. К полудню мы уже двигались между крупными рощами, деревья все как на подбор, таких бы в гвардию к их лесному королю. Я почти не удивился, когда впереди замаячила зеленая гора, я так и считал, что гора, пока не подъехали еще на пару миль и я сообразил, что зеленая гора покоится на очень тонком основании. Правда, тонком с расстояния миль в пять, но чем ближе мы подъезжали, тем сильнее мурашки вгоняли коготки в загривок. Сперва ствол показался мне с основание Останкинской телебашни, но когда подъехали еще на две-три мили, я сообразил, что рекорд будет побит по крайней мере вдвое.

Сигизмунд повернулся в седле, гремя железом, правая рука красиво указала чуть в сторону.

– Не лучше ли сперва вон туда?

Домик показался самым обыкновенным, но чем ближе мы подъезжали, тем тревожнее мне становилось. Вокруг домика заросли цветов, самых разных, я не очень в них разбираюсь, отличаю только по цвету и размеру, но показались слишком уж ухоженными, породистыми.

Кони остановились перед окнами. В глубине за чистой занавеской мелькнуло, словно крупная птица взмахнула крыльями. Занавеска колыхнулась, мы ждали, наконец Сигизмунд по моему кивку громко постучал в оконную раму.

– Есть кто-нибудь?

Дверь отворилась, на пороге показался немолодой человек, одет опрятно, седые волосы не распущены, как у всех колдунов и отшельников, а подрезаны коротко и довольно аккуратно. Он с любопытством смотрел на гостей, наконец развел руками.

– Простите, – сказал он дружески, – я людей не видел уже несколько лет… Отвык, знаете ли. Слезайте, будьте гостями.

Он не выказывал ни страха, ни особого интереса, что меня насторожило, я соскочил с коня, сказал любезно:

– Спасибо за приглашение. С удовольствием воспользуемся. Мы захватили с собой кое-что для ужина, так что охотно с вами поделимся…

Пауза была нарочитая, он сразу уловил ее смысл, отмахнулся.

– Вы насчет огородов? Да кому они нужны?

– Но вы не похожи на охотника, – заметил я. Наши взгляды встретились, в его глазах не было ни страха, ни смятения.

– Мне пропитания хватает, – ответил он коротко. – Вы можете не вытаскивать ваш сыр… ого, целых три круга?.. мясо, рыбу… правда, от хлеба не откажусь, у вас, как погляжу, ржаной?

Сигизмунду передалась моя подозрительность, он слезал с коня медленно, старался не поворачиваться к странному отшельнику спиной. Тот сдержанно улыбался, пригласил жестом в дом. Сигизмунд поискал, к чему бы привязать коня, но ближайшие деревья далековато, просто стреножил. Мой конь равнодушно взглянул на цветы, я перехватил острый взгляд отшельника, внимательный и оценивающий.

– Как насчет моего коня? – поинтересовался я. – Вы, как погляжу, не только в цветах разбираетесь?

Он кивнул, глаза стали серьезными.

– Жизнь учит, – ответил он. – Вот с вами столкнула, тоже чему-то научусь. А конь у вас особый… Такие были выведены еще до Седьмой Великой войны. Некоторые говорят даже, что не выведены, а созданы, хотя мне такое слово непонятно… в отношении живых существ.

– Седьмой войны магов?

Он покачал головой.

– Их для доступности всех называют магами, – ответил он просто, сердце мое екнуло. – Но только последняя из войн велась уже магами.

– А кто воевал раньше?

Мы вошли в дом, но я не видел помещения, сердце стучало так, что кровь бросилась в лицо, а в глазах появился розовый туман. Отшельник внимательно смотрел мне в лицо.

– Ну… как вам сказать… предпоследняя шла между гендеями и ацентами. Маги, правда, уже появились, но были чересчур слабыми и мелкими. Но когда гендеи и аценты почти уничтожили весь мир, а друг друга истребили начисто, маги быстро захватили освободившиеся места под солнцем. Гендеи и аценты, как говорится в хрониках, владели могуществом земли, могли вызывать из Котла неслыханные силы…

– Из Котла?

Он пожал плечами, улыбка была извиняющаяся.

– Так сказано в древних хрониках. Якобы в центре земли находится Котел, где заперты силы, с которыми ничто не сравнится… Бред, конечно, но, возможно, это иносказание… Вообще история между Шестой и Седьмой войнами очень туманная, от той эпохи дошли самые невнятные легенды. Странно, больше известно о Пятой эпохе, когда миром правили озируэллы. Те вообще брезговали ступать на землю, вся их сила была от звезд, жили в летающих городах, были бессмертными и неуничтожимыми…

– Но что-то их уничтожило?

Он развел руками.

– Это лишь говорит, что ничего вечного нет. Правда, есть слухи, что не все погибли, часть сумела уйти обратно к звездам…

На столе появился туго свернутый рулон белой материи, развернулся в скатерть из тончайшего полотна. Отшельник, поглядывая на меня испытующе, произнес несколько отрывистых резких слов. Над столом сгустился воздух, начали возникать узорные блюда, запахло печеным, жареным, вяленым, тушеным, очень красиво и гармонично начали возникать.

Сигизмунд смотрел с отвращением, хватался за крест, шептал молитву, но перекрестить не осмеливался, я еще в дороге запретил вмешиваться: все решаю я, паладин, как ближе стоящий к богу и церкви. Отшельник посматривал с интересом, то на Сига, то на меня, губы двигались, слова вылетали с разными интонациями, разной тональности, пальцы тоже вязали непонятные мне узоры.